Второпях во тьму
Шрифт:
Пока Луи собирала пазл, она заговорила со мной лишь раз, тихим, твердым голосом. "Если тронешь, тебе кранты".
Мои вялые руки снова упали на пол. Все тело ныло от долгого неподвижного сидения.
Она же по большей части оставалась спокойной и безучастной все то время, что ушло у нее на завершение пазла, так что в памяти у меня почти ничего не осталось. Запоминаю я что-то лишь, когда она заводится, и забываю об этом, когда успокаивается. Когда она в ярости, моя память переполняется.
Луи начала пить шерри из высокого бокала и отпускать нелестные замечания по поводу
Заводясь все сильнее, она принялась расхаживать по гостиной взад-вперед. Такая высокая, худая, а внутренние поверхности бедер с мягким шелестом соприкасались при ходьбе. Я чувствовал запах ее губной помады, духов и лака для волос, который обычно возбуждал меня, особенно когда ее настроение становилось вздорным и капризным. А почувствовав уксусный запах злобы, я начал вспоминать... По-моему... это была посылка, которая прибыла в комнатушку, где я жил несколько лет назад. Да, я вспоминал уже об этом раньше, и, по-моему, не раз.
Толстый конверт был адресован какому-то врачу, однако спереди кто-то написал: "ПО ДАННОМУ АДРЕСУ ПОЛУЧАТЕЛЬ БОЛЬШЕ НЕ ПРОЖИВАЕТ", и ниже добавил мой адрес. Только письмо не было адресовано мне или кому-то конкретно, вместо этого над моим почтовым адресом было написано: "Вам", далее: "Мужчине" и "Ему". Не было никаких данных отправителя, поэтому я вскрыл пакет. А в нем оказались старые часы, женские наручные часики на тонком поцарапанном браслете, пахнувшие духами, и так сильно, что когда я взял часы в руку, мне сразу представились тонкие белые запястья. В вате обнаружился рекламный листок-многотиражка, расписывавший прелести некой "литературной прогулки", проводимой организацией под названием "Движение".
Я отправился на эту прогулку, но, наверное, лишь для того, чтобы вернуть часики отправителю. То была воскресная тематическая прогулка: нечто, связанное с тремя жуткими картинами в крохотной церквушке. Триптих, представлял собой изображения старого уродливого комода. Существовала некая связь между этим комодом и местным поэтом, сошедшим с ума. По-моему, так. Я был уверен, что после утомительной прогулки, в общественном центре участников ждали напитки. Я расспросил членов группы, пытаясь выяснить, чьи это часики. Все отвечали: "Спросите Луи. Похоже, у нее такие были". Или: "Поговорите с Луи. Это ее". И даже так: "Луи, она ищет. Определенно".
В конце концов, я вычислил эту Луи и подошел к ней, поговорил, сделал ей комплимент за потрясающий макияж век. Выглядела она настороженной, но похвалу оценила с помощью кивка и натянутой улыбки, не коснувшейся ее глаз.
"Вы", - сказала она, - "из того дома, где живут бомжи? Я видела, как туда заходил один парень, и сперва приняла вас за него". Затем она взяла у меня часы и покорно вздохнула: "Ну да ладно", будто принимая приглашение. "По крайней мере, вы их вернули. Только, боюсь, это будет не то, о чем вы думаете". Помню, тогда я смутился.
В тот день я не мог удержаться от любования ее красивыми руками, и от
С первой же встречи она вызвала у меня неловкость, но также интерес и возбуждение. Я в то время был одинок и не мог выбросить эту холодную, неприветливую женщину из головы, Поэтому я снова направился в общественный центр, зная, что там ежемесячно собирается странная группа людей, называющаяся "Движение".
Это неказистое, простое и гнетущее здание являлось штабом их организации, а его стены были покрыты детскими рисунками. Когда я пришел туда во второй раз, красные пластиковые стулья были расставлены рядами. Там был большой серебристый кипятильник для чая, а на бумажной тарелке лежало разное печенье. Я нервничал, поскольку никого не знал, а те, кто могли помнить меня по прогулке, казалось, не были расположены к общению.
На сцене должно было что-то произойти, и я сидел в ряду позади Луи. На ней было серое пальто, которое она не стала снимать в помещении. Голова ее вновь была повязана шарфом, глаза скрывали очки с красноватыми стеклами, на ногах - те же сапоги, а сама она не проявляла ко мне никакого интереса. Даже после того, как я вернул часы, и она предложила заключить что-то вроде загадочного соглашения, что мы и сделали. Я и вправду опасался, что она неуравновешенная, но тогда я был доведен своим одиночеством до отчаяния. Все это приводило меня в замешательство, но моему недоумению было суждено лишь нарастать.
Словно воспроизводя образ с одной из тех жутких картин, которые я увидел на литературной прогулке и которые довели местного поэта до сумасшествия, в стоявшем на низкой сцене кресле неподвижно сидела пожилая женщина. Она была закутана в черное, лицо скрывала вуаль. Одна ее нога была помещена в большой деревянный сапог. Рядом с креслом стоял драпированный комод. Он был размером со шкаф для одежды, только глубже. Такими еще пользовались недорогие фокусники. По другую сторону от женщины стоял какой-то навигационный прибор, предположительно, морской. Он был из меди и имел спереди нечто, похожее на циферблат. Изнутри доносилось громкое тиканье.
На сцену вышла еще одна женщина, с вьющимися черными волосами, полная, и одетая, как маленькая девочка. По-моему, на ней были красные туфли на очень высоком каблуке. Когда женщина в красных туфлях стала читать из книжки стихи, мне стало неловко, и я захотел уйти. Просто встать и быстро покинуть зал. Но из страха привлечь к себе внимание, я все медлил, царапая по полу ножками стула, в то время как все остальные зрители были в восторге от происходящего на сцене.
После декламации женщина, одетая, как маленькая девочка, удалилась со сцены, и зал погрузился в темноту, остались гореть лишь два красных сценических светильника.