Второй фронт
Шрифт:
— Товарищ главный! Первый уральский танк КВ готов к испытаниям, — доложил он по-военному. — Прикажете вывезти во двор?
— Кто будет выводить?
— Прошу оказать эту честь бригадиру Клейменову, он воевал танкистом.
— Хорошо. Пусть выводит!
Никонов кивнул Егору. Тот быстро забрался в танк. Грозная машина загудела и, развернувшись, пошла в распахнутые двери. Начальство, а за ним и толпа рабочих вывалили во двор.
Танк, сделав большой круг, остановился у широких дверей цеха, где стояло начальство.
Егор высунулся
— Товарищ главный инженер! Я, как бывший танкист, могу сказать, что первая уральская машина сработана добротно!
— Спасибо! — улыбнулся Махов. — Будем считать, что начало положено.
Ухов тронул за руку Клейменова-отца:
— Толковый у вас сын. Наверное, он многое повидал на фронте. Скажите, чтоб обязательно зашел ко мне.
— Хорошо, скажу, — пообещал Гаврила Никонович, в душе гордясь сыном.
Глава двенадцатая
Иван Сергеевич Смородин до войны вел тихую, замкнутую жизнь. Никогда не устраивал никаких праздников и никого у себя не принимал. Даже отдыхать он не ездил на Кавказ или в Крым, хотя путевки ему предлагали каждый год, а лето проводил с семьей на Тихом озере, благо у него была собственная машина… Когда началась война и машину пришлось сдать, Смородин стал ездить на дачу в автобусе, пока его не назначили главным технологом.
Получив новое назначение, он тут же привез семью и стал жить в городе той же замкнутой жизнью, к какой привык до войны. Только теперь у него не было свободных вечеров, когда он мог что-то мастерить, выпиливать, склеивать, возиться с машиной или с радиоприемником. Теперь, возвращаясь с завода поздно, основательно уставшим, он успевал лишь поужинать, послушать последние известия и сразу ложился спать.
В первые месяцы войны, когда случались выходные дни, он любил поспать, понежиться в постели. А когда был готов самовар и напечены в масле аппетитные пирожки, он поднимался, мылся и садился завтракать вместе с женой — Марией Петровной, белотелой блондинкой, и худосочной тещей.
За завтраком он много ел, выпивал стопки три-четыре водки, потом пил чай с пирожками. Напившись чаю, он приходил в блаженное состояние и заводил привезенный из Англии патефон. Любил слушать Шаляпина, народные песни и романсы в исполнении Вяльцевой.
Бывая в командировках в Москве и Ленинграде, Смородин всегда покупал новые технические книги и, посещая комиссионные, не жалел денег на старые граммофонные пластинки. У него составилась неплохая техническая библиотека и лучшая в городе фонотека. К нему даже обращались работники радио, чтоб сделать для себя записи.
Иногда, если бывала хорошая погода, они с Марией Петровной, захватив с собой семилетнего сына и пятилетнюю дочурку, выходили гулять. Идя рядом с отцом, Боря называл все марки проезжавших автомобилей, чем и доставлял удовольствие отцу.
Когда начали собирать танки и выходные были отменены, Ивана Сергеевича почти не видели дома. Мария Петровна, подстрекаемая матерью, сердилась и не раз выговаривала мужу:
— Ты, Ваня, совсем забыл и меня, и детей. Уж не завел ли себе кого-нибудь?
Иван Сергеевич только кряхтел с досады да отмалчивался…
И вот во вторник, придя с работы пораньше, он вдруг объявил:
— Маша! Сотвори сегодня пирожки и что-нибудь этакое… на закуску, — к нам Тима придет.
— Ой, неужели? — обрадованно подлетела к нему Мария Петровна. — Когда же?
— Кончится собрание — и придет…
— Замечательно, Ваня! Я сейчас маме скажу. Мы все устроим…
— Возьми новый сервиз, чтоб все было честь честью…
Тима был старший инженер-технолог — Петр Лукич Тимаков. «Тимой» его прозвали еще в институте, где он учился вместе со Смородиным. Вместе они ездили за границу, вместе уже много лет работали в отделе главного технолога. Были друзьями, но встречались семьями только на даче, и то больше на озере или в лесу, когда ходили за грибами.
Тима увлекался рыбалкой, и у него была моторная лодка. Это обстоятельство и покладистый, общительный характер сблизили его со многими людьми на заводе. Но ближе всех Тима сошелся со Смородиным, хотя совсем они не походили друг на друга.
Сегодня они оба были в механосборочном цехе и, возвращаясь в отдел, разговорились о событиях на заводе.
— Так ты ничего не знаешь, Иван, о сегодняшнем партсобрании? Тебя не приглашали?
— Собрание же закрытое… а я, как ты знаешь, беспартийный.
— Жалко… Говорят, будут «прорабатывать» Сочнева.
— Это за что?
— А что угодничал перед Шубовым и запустил партийную работу…
— Этого стоит пропесочить. А еще что?
— Будет серьезный разговор о танках. Очевидно, достанется всем. Придет сам Сарычев.
— Если коснется нас, ты мне расскажи. Может, зайдешь после собрания?
— Ладно, зайду, — пообещал Тима.
Его ждали долго. Раза два подогревали самовар. Тима заявился только в половине одиннадцатого.
— Ну, дела! — оживленно заговорил он, раздевшись, двумя руками отводя назад темные, густые волосы с одутловатого, простоватого лица с толстыми губами и круглым носом, похожим на печеную картофелину. — Сочнева расчихвостили в пух! Приняли решение: за развал партийной работы освободить от обязанностей секретаря и послать на фронт!
— Ого! — удивленно приподнял брови Смородин. — Значит, и другим бездельникам теперь поблажки не будет.
— Пусть не ждут! Вопрос поставлен жестко. Коммунисты должны возглавить борьбу за танки.
— Значит, меня снимут? Я же беспартийный…
— Тебя похвалил Махов. И хорошо говорили североградцы.
— Вот уж не ожидал от них, — добродушно усмехнулся Смородин. — Садись-ка, Петр, к столу. Заждались тебя.
Он открыл балконную дверь, в которую пахнуло холодом, и поставил на стол запотевшую бутылку водки.