Второй фронт
Шрифт:
Егор помнил Ухова по Северограду. Он чаще других конструкторов бывал во втором механосборочном. Его любили за простоту, душевность, веселый нрав.
— Ну, что, Егор Гаврилович? Как на новом месте?
— Ничего, работаем… Теперь вот за мастера вкалываю.
— Тебе давно и следовало быть мастером.
— Нет, мне по душе свое бригадирство. Привык…
«Простачком старается казаться, — подумал Ухов, — а, видать, парень умница. Едва бы простачка полюбила эта красавица инженер».
— Я
— С той поры, как начали осваивать КВ, еще опытные.
— Вот, вот! А мне говорили, что тебе приходилось участвовать на КВ в танковом бою.
— Да, довелось…
— Махову ты, кажется, говорил, что танки останавливались, направляясь на позицию.
— Верно, говорил. Был такой случай… Только не останавливались они, а стояли намертво. Три танка. Целый взвод.
— А что случилось?
— Полетели передаточные шестерни, сгорели фрикционы…
— Может, были малоопытные механики-водители? — осторожно спросил Ухов.
— Этого я не знаю… Но танки вышли из строя, нам пришлось ремонтировать.
— А вообще-то как наши танки в бою?
— Что спрашивать? Чай, сами знаете… Мы из-за бугра лупили по немцам. Ох, и накрошили… От нашего же снаряды отскакивали. А мы как хлобыстнем, так в щепки! Да, да! Пробивали насквозь немецкие. И главное — они тут же вспыхивали.
— У них же не дизели, а бензиновые моторы.
— Я знаю. Нагляделся. Мы их тогда много зажгли.
— Значит, наш танк не идет в сравнение с немецкими?
— У них тяжелых танков вообще не было. А с этими сравнивать нельзя! Но коробка скоростей слабовата. Надо ее переделывать.
— А еще какие недостатки ты заметил? — спросил Ухов, записывая.
— Башни заклинивает. Немцы это заметили и бьют прямо под башню. В этом бою несколько случаев было. А у моего танка вообще башню сорвало. Наверное, ударили большим калибром. Всех убило — я один уцелел.
Ухов опять что-то записал и, ласково взглянув на Егора, спросил:
— А как, Егор, маневрировать приходилось в бою?
— Мало… Тяжел танк… неповоротлив. Если бы гусеницы ему пошире — он был бы подвижнее.
— Дельно говоришь. Дельно. Подумаем. Еще чего скажешь?
— Ребята меж собой толковали, что пушку бы ему помощней. Он же большую пушку может нести, а вооружен, как и «тридцатьчетверки», семидесятишестимиллиметровой. У немцев танк Т-четыре — разве может сравниться с нашим, а пушка на нем всего на миллиметр меньше.
— Разумно судишь, Егор. Очень разумно. Подумаем и над этим…
— Вы бы с братом моим Максимом поговорили. Он воевал против Гудериана под Мценском. Видел разные немецкие танки и пушки. А главное — он сам конструктор и может быть полезнее.
— Поговорю. Спасибо. Он что, на заводе работает?
— Пока дома. Только из госпиталя выписался. Но собирается работать.
— Конструктор, говоришь?
— Да. Работал здесь в отделе главного конструктора по тягачам.
— Вон как… И воевал в танке… Слушай, Егор, он очень нам нужен. Как только поправится, пусть приходит ко мне.
— Скажу. Спасибо!
— И тебе спасибо, Егор. Много рассказал ценного…
Егор не знал, что помимо физической усталости, изнурения и дистрофии у него еще было истощение нервной системы. И это-то нервное истощение, которого он не замечал, и было самым страшным.
С того первого танкового сражения под Смоленском, когда, очнувшись, он увидел в танке разорванные снарядом тела товарищей, а над головой, вместо орудийной башни — дымное небо, его тело охватила нервная дрожь.
Когда он бежал оврагом и ехал в полуторке под пулями, эта нервная дрожь не прекращалась. В Северограде в бессонные ночи под бомбами и обстрелами, опять как на фронте, эта нервная дрожь судорожно обжигала тело, вызывая холодный пот. Егор не был трусом. Усилием воли он заставлял себя обрести спокойствие, держался стойко и даже другим показывал пример самообладания и мужества, но мурашки продолжали колоть и холодить спину…
Часто думая о Татьяне, он просыпался в холодном поту. То она снилась во время бомбежки, то представлялась пленницей у фашистов…
Когда вместе с другими рабочими он летел в транспортном самолете через Ладогу, слыша грохот зениток и видя в окно красные, желтые, зеленые нити трассирующих пуль, — опять у него холодела спина.
Даже дома, оставшись наедине с Татьяной, уже не от страха, а от долгожданной радости, от нахлынувшего счастья он вдруг снова ощутил нервную дрожь и почувствовал, как все тело покрылось холодным потом…
Что это было: нервное напряжение, непреодолимое душевное волнение, или, как говорят доктора, «истощение нервной системы», или полный упадок физических сил — Егор не знал и чувствовал себя крайне растерянно и униженно…
Это состояние нервного истощения и бессилия довело бы его до отчаяния, если б Татьяна не проявила чуткости и нежной заботы.
«Ты устал, Егор, измучился, ослаб. Тебе надо хорошенько выспаться, отдохнуть, набраться сил».
Более двух недель она терпеливо ухаживала за ним, заботясь, чтоб он хорошо ел и спал, сберегала его от тревог и волнений.
Накануне Октябрьского праздника, когда был объявлен выходной, Егор пришел с завода радостный и довольный тем, что из цеха вышло сразу три танка.