Второй фронт
Шрифт:
Мастер не знал, что именно сейчас Егору нужно было собраться с душевными и физическими силами и хоть немного походить на себя прежнего. Мастер не знал, да и не мог знать, что Егора угнетало, мучило и даже бесило собственное бессилие. «Хоть бы неделю, хоть бы три дня дали мне отдыха», — только перед этим думал Егор. И вдруг его просят отработать вторую смену…
— Вторую смену? — переспросил он мастера, и у него как-то вдруг перехватило дыхание.
— Я сам буду работать с вами всю ночь, — ослабевшим, глухим голосом сказал мастер.
Егор взглянул
— Ну, что ты, Егор?
— Чего опрашивать, Илья Нилыч! Раз надо — значит, надо! Я сейчас скажу ребятам. Только пусть нам поесть принесут…
— Это обещали. Я скажу…
В жестяных мисках, отштампованных здесь же на заводе, принесли суп и кашу с мясом; ели по очереди, чтоб не прерывать работу. Егор сел перекусить последним и, держа миску на коленях, никак не мог начать. «Черт, даже кусок в горло не лезет. Все думаю о Татьяне. Она и виду не подает, а чувствую, что переживает. Старается успокаивать меня, а у самой слезы в глазах. Боится, как бы я не остался калекой… Ведь она и полюбила-то меня за молодость, за силу, за лихость. Я же ее на руках носил, как перышко. Ждала, плакала. И вдруг дождалась совсем доходягу, который еле ноги таскает. Хоть бы на недельку отпустили. Да нет, разве до этого теперь?..»
Егор облизал ложку и, видя, что некоторые еще сидят, поднялся, крикнул:
— По местам, ребята! — И сам взялся за работу.
Утром танк был готов. Егора опять позвали выводить его во двор. Он так устал, что еле забрался в люк. Все тело ломило, и глаза слипались.
Только выведя танк из цеха и вдохнув свежего воздуха, он немного взбодрился и вылез из танка. К нему подбежал один из рабочих.
— Егор, иди скорей в цех, с мастером плохо. Мастер Никонов сидел на перевернутом траке, вытянув ноги и опустив голову на грудь.
— Нилыч, что с тобой? Нилыч!
— Совсем обессилел, Егор. Голова кругом… и все, что вижу, — плывет…
— Надо в больницу его, дошел человек, — сказал кто-то рядом.
— Нет, Егор. Не давай меня в больницу, помру там. Лучше отведи домой. Я тут недалеко.
— Ладно, держись за меня, — сказал Егор и, приподняв мастера, положил его руку к себе на шею.
— Айда потихоньку! — сказал мастер.
Покачиваясь, они вышли из цеха, сели на ящики, отдышались.
— Может, машину попросить? — спросил Егор.
— Еще в больницу отправят. Пойдем, как-нибудь доплетемся.
Егор, взобравшись с Никоновым на второй этаж, нащупал у него в кармане ключ и открыл дверь квартиры. В коридоре худенькая, глазастая девушка расчесывала короткие волосы перед зеркалом.
— Здравствуйте! — сказал Егор, тяжело вздохнув.
— Ой, папа! — вскрикнула девушка и бросилась к двери. — Что с ним?
— Ничего, дочка, ничего. Просто я устал.
— Сюда, сюда, ведите его, вот наша комната.
Егор ввел мастера в маленькую комнатку, где с трудом умещались две кровати, стол, обшарпанный комод и три табуретки. Помог ему раздеться, уложил на кровать.
— Вот спасибо. Теперь отойду, — сказал Никонов.
— Ему бы чайку горячего.
— Да, да, как раз чайник вскипел, — спохватилась девушка. — Я сейчас.
Она выбежала из комнаты и вернулась с чайником. Налила чашку чая, отрезала ломтик хлеба, положила на него кусочек сахару, присела к отцу на кровать:
— Давай, папа, я тебя попою.
— Не, я сам… — Никонов приподнялся на локте, сунул в рот сахар, выпил несколько глотков.
— Спасибо! Теперь совсем хорошо. Буду спать.
Он закрыл глаза и сразу задремал.
— Сильно ослаб. Его подкормить надо.
— Мама пошла на базар менять свои платья. Может, что принесет…
«Должно, бедствуют», — подумал Егор и взглянул на девушку.
— Вас как зовут?
— Поля. А вас? — сказала она очень просто.
— Меня — Егор. Я еще в Северограде работал с Ильей Нилычем. А сам-то я здешний. Тут у меня родители… Вы дома будете?
— Я же работаю. Мне скоро идти. А мама должна вот-вот вернуться.
— Тогда пойду. Я быстро схожу, принесу что-нибудь. Надо Нилыча поправлять.
— Что вы, что вы! Мама не возьмет.
— А вы скажете — от Егора. Она знает. Ваш отец меня от смерти спас.
Егор надвинул шапку и выскочил из квартиры…
Мать, увидя Егора, радостно воскликнула:
— Батюшки! Наконец-то… Мы извелись, пока дозвонились в цех. Никто ничего не знает — и все тут… Еле дознались, что тебя оставили в ночную.
— Танки же делаем, мать!
— Знаю, знаю, Егорушка. Да ведь ты ишо еле ноги таскаешь. Этакое пережить довелось…
— Пятнадцать тысяч таких приехало…
— Ну ладно, ладно… Мойся скорей да садись, я тебя покормлю.
— Не до еды, мама, мастер у нас заболел… Илья Нилыч, что спасал меня от голода.
— Ой, что же с ним? Неужели тиф?
— Нет, от истощения он… Еле до дому довел. А дома кроме корочки хлеба ничего не нашлось. Жена ушла на базар менять барахло, а что там выменяешь?
— Я сейчас соберу чего ни то… Дед курицу привез и свинины — к празднику поросенка закололи.
— Собери, мама, собери. Надо его поддержать, а то помрет.
— Ладно. Ты мойся, да садись есть. Я все поставлю на стол. Ешь без меня, а я к Арсению Владимировичу сбегаю. К доктору вакуированному. У нас в доме живет.
— Только побыстрей, мама…
Егор поел, отнес в кухню посуду, а тут и Варвара Семеновна пришла с худеньким старичком, с седой бородкой, в очках.
Егор поздоровался с доктором, спросил, может ли он поехать на трамвае.
— Ничего, ничего, голубчик, как-нибудь доберемся.
— Вы подкрепитесь на дорогу, Арсений Владимирович, — предложила Варвара Семеновна. — Выпейте стаканчик чаю с домашним пирогом — бабушка нам привезла, грибной.