Второй фронт
Шрифт:
— Нет. В этом-то и штука, что бетон будет заливаться вверху. Разобрав пол, прямо на грунт установим прочную опалубку — этакий двухметровый забор в виде квадрата. В него зальем бетон. Пока он будет схватываться, застывать — внизу будут вынимать грунт. Потом выбьют крепления, и грунт, на который будет давить бетонный куб, осядет.
— Тогда станете наращивать фундамент? — переспросил Парышев.
— Да. Снова поставим опалубку и зальем бетоном. И так будем наращивать бетон до глубины в восемнадцать метров.
— Это ж высота
— Нет. Все рассчитано точно.
— Советовались со строителями?
— И со строителями, и с шахтерами, и с мостовиками. Всех объехал сегодня. Одобряют и обещают помочь оборудованием и людьми.
— Так, хорошо. Одобряю… А сколько времени займет строительство фундамента?
— По проекту около месяца. Но бетон будет крепчать по мере погружения. И главное — работа кузницы не будет приостановлена ни на один час.
— Хорошо. Завтра установите контакт со всеми необходимыми организациями и приступайте к работе. Если будет нужна помощь — звоните. Вот телефон. Я теперь здесь. Наркомат эвакуируется в Зеленогорск.
Нарком вынул из кармана ручку и в левом углу чертежа крупным почерком написал:
«Утверждаю. Парышев».
Доктор Арсений Владимирович Шурпин был потомственным североградским врачом, унаследовавшим традиции и привычки от своего отца, имевшего большую практику. Если пациент не мог прийти к нему, он сам, как бы ни было трудно, непременно навещал своего больного. Так было в Северограде. И здесь, в Зеленогорске, хотя Арсений Владимирович сам был болен той же самой дистрофией и еще страдал другими недугами, он в субботу днем, пока было светло, приехал к Никоновым.
Дверь открыла та же незнакомая женщина и, кивнув на толпившихся в коридоре, разговаривавших и куривших людей, ушла.
Заметив седенького человека в очках, с маленьким саквояжиком, курившие догадались, что это доктор, и окружили его тесным кольцом.
— Вы доктор? Вы к Илье Нилычу?
— Да, да, к нему. А вы тоже? — спросил Арсений Владимирович, удивленно всматриваясь сквозь запотевшие стекла и плохо видя бритых, усатых и даже бородатых людей.
— Да, к нему. Мы все Никоновы. Родня. Все работаем в ночную — вот и пришли навестить.
Услышав голоса, из комнаты вышла Поля и, увидев доктора, помогла ему раздеться.
— Ну-с, как мы сегодня, Илья Нилович? — протирая очки, спросил доктор.
— Лучше. Много лучше. Можно сказать — совсем лучше, — сказал, приподнимаясь, Никонов.
— Лежите, лежите. Я должен вас осмотреть.
Доктор прошел в коридор, вымыл и хорошо вытер руки поданным Полей полотенцем и опять вернулся к больному.
— Говорите: лучше? Так и должно быть. Ну-с, покажите язык. Так. Послушаем пульс… Хорошо. Температуру измеряли?
— Тридцать пять и шесть, — сказала Поля.
— Да-с, слабость… Как питаетесь?
— Хорошо, доктор. Родичи всего понанесли. Вон видите, на столе. Да и Егорово еще не съел…
«Наверное, у себя, у детей отрывают последнее», — подумал доктор и сказал:
— Хорошо, что о вас так заботятся. Это нам поможет скорее подняться. — Доктор выслушал больного и улыбнулся. — Ну-с, все хорошо, Илья Нилович. Дело идет на поправку.
Услышав его слова, в комнату по одному начали входить мужчины и женщины.
— Все родственники? — с полуулыбкой спросил доктор.
— Все Никоновы. Нас ведь на заводе целая династия! Больше шестидесяти человек, — с гордостью сказал пожилой, широколицый человек в железных очках.
— И все приехали?
— Нет, какое… Семь человек умерли, да человек двадцать там осталось.
— И все на заводе работали?
— Большинство…
— И все рабочие?
— Нет, не все… Трое, как Илья, — мастера. Один — начальник цеха. Молодежь — больше в цехах: токаря, слесаря, лекальщики, кузнецы. Но есть среди Никоновых и врачи, и учителя, и даже музыканты.
— Очень интересно с вами поговорить, — растроганно сказал доктор, — но больному нужен покой и главное — свежий воздух. А мы надышали тут и накурили в коридоре… Давайте отложим нашу беседу.
— Да, да, конечно, — засуетились Никоновы. — Да и нам скоро на работу…
— Когда же, доктор, можно мне подняться?
— Скоро, скоро! Илья Нилович. Еще денек-два — и разрешу ходить…
Седьмого ноября, в хмурый суровый и холодный день, когда дул резкий ветер и сыпал снег, неожиданно для врага в Москве на Красной площади состоялся военный парад.
Свежие полки пехоты с оружием в руках гордо промаршировали перед Мавзолеем. По булыжнику мостовой прогрохотали пушки и моторизованные части. Следом да ними широким строем прошли танковые колонны и своим ходом двинулись прямо на фронт.
Западным фронтом, который сдерживал натиск немецких полчищ, теперь командовал Жуков. По его приказанию на наиболее опасных участках спешно копались противотанковые рвы, устанавливались стальные ежи и бетонные надолбы, устраивались минные поля и ставились танковые засады. Делались укрепления и маскировочные заслоны для противотанковой и зенитной артиллерий, создавались противотанковые районы.
Западный фронт в эти дни получил подкрепление — около ста тысяч бойцов, две тысячи орудии и триста танков. Эти войска и техника были брошены на наиболее опасные направления, чтоб, как выражались военные, заткнуть «дыры».
Немцы подтянули к Москве несоизмеримо большие силы. Они сосредоточили против Западного фронта пятьдесят одну дивизию. Из них пятнадцать танковых и семь моторизованных.
Только на Волоколамско-Клинское и Истринское направления было подтянуто семь танковых и три моторизованных дивизии врага, около двух тысяч орудий и мощные соединения авиации.