Второй год новой эры

Михайловский Александр Борисович

Тем временем загонщики, производя ужасный шум, продолжали гнать вперед диких свиней, ряды которых заметно поредели. Стрелки нашей группы успешно их отстреливали, не давая прорваться сквозь огневой заслон. Глупые животные! Они неслись туда, куда потянул их вожак (уже убитый) – им и в голову не приходило развернуться и прорвать строй загонщиков. Видимо, они были здорово напуганы – наверное, им казалось, что настал их свинячий апокалипсис. А я поймала себя на том, что начинаю чуть ли не во всеуслышание «болеть» за наших, шепотом приговаривая: «Давай, гони его! Петрович, стреляй, вон в того! Да, есть! Теперь в того! Давай! Вот так тебе, свиная морда…» Ну и еще я представляла, как много теперь у нас будет мяса. Именно нежная свинина стала мне

нравиться особенно сильно.

Похоже, вегетарианка Люси д`Аркур становится настоящим мясным гурманом… Интересно, что бы сказали мои подруги? Воображаю, как бы вытянулись их лица… Если бы они знали, где я нахожусь! Да посмотрели бы на моего первобытного поклонника! От этой мысли я так развеселилась, что даже тихонько засмеялась. Но вдруг Петрович крикнул: «Осторожно, Гуг!» – и я с ужасом увидела, как матерый кабан, развернувшись (неужто подслушал мои мысли?), бросился на парня всей своей мощной тушей. Стрелки дружно ахнули, а у меня от такой картины аж в глазах потемнело, и на долю мгновения мелькнула мысль, что мне будет очень жаль, если мой рыжеволосый поклонник вот так, в расцвете юности, погибнет…

Но я не закрыла глаза, а продолжала мужественно наблюдать за дальнейшими событиями. Все произошло за какие-то секунды. Парень упер заднюю часть копья в какой-то корень, направив острие прямо в морду несущемуся на него кабану, после чего, в тот момент когда кабан сам насадил себя на острие, ловко увернулся, прыгнув рыбкой в ближайший сугроб. Тем временем проткнутый копьем зверь отчаянно заверещал, задирая к небу окровавленную пасть, из которой струей хлестала кровь, а его передние ноги подогнулись. После чего, издав еще один хриплый визг, полный тоски и бессильной ярости, кабан пошатнулся и рухнул в снег. А поднявшийся из сугроба Гуг, его несостоявшаяся жертва, одним ударом своего топора по звериному затылку прекратил его мучения. Я не отводила от него глаз, даже не замечая, что по моим щекам текут слезы. А парень поставил ногу на тушу поверженного врага и, в победном жесте воздев кверху руку с копьем, издал ликующий вибрирующий крик. Хороша была картина – она меня просто заворожила – первобытный самец-охотник возвещает собратьям по племени о своей личной победе…

Охота подходила к концу. Никто из людей, к счастью, не пострадал, так что мне не пришлось применять свои медицинские знания. Всем нам сегодня повезло – и довольные загонщицы уже принялись деловито и привычно потрошить свою добычу, пока мороз не сковал туши, превратив их в сплошные ледышки. Но рыжий туземец, так героически преодолевший смертельную опасность, я вижу, не торопится приступить к этому процессу. А, кажется, я поняла… Видимо, потрошение – это так называемая «женская» работа, потому что никто из других мужчин, включая вождей, тоже не спешит на помощь своим женщинам…

Но что делает мой поклонник Гуг? Странно… он ухватывает «своего» кабана за ноги (ох и сильные у него, должно быть, руки!) и тащит в мою сторону. Да-да, в мою – я же одна тут стою, на пригорке; вожди о чем-то совещаются в сторонке, а остальные женщины занимаются разделкой туш…

И вот он дотащил эту тушу и бросил к моим ногам, одарив меня торжествующим взглядом своих чертовски красивых зеленых глаз… На его мужественном лице играла довольная и весьма самоуверенная улыбка – этот мальчик смотрел на меня сверху вниз, но не чувствовалось в его взгляде никакого превосходства, только гордость и чуть-чуть лукавства… И я просто растерялась под этим его взглядом и даже покраснела, как юная дева. Растерянно я озиралась по сторонам, не зная, куда бы спрятаться от этого счастливчика, который так странно себя вел – и, проигнорировав его, направилась к Петровичу, который поглядывал в нашу сторону с легкой усмешкой.

Он многозначительно на меня посмотрел, хмыкнул, и спросил:

– Ну что, красавица, теперь, надеюсь, ты согласишься?

– Что вы имеете в виду, месье Петрович? – не поняла я. – На что соглашусь?

– Эх, Люся, Люся, простота ты наша… – усмехнулся он, – да на замужество!

– Вы шутите, месье Петрович? – смутилась я. – Я ничего не понимаю, на какое такое замужество и с кем?

– Да с ним же, с нашим рыжим героем! – он засмеялся и кивнул в сторону Гуга. – Он же тебе сейчас фактически сделал предложение руки и сердца. Можно сказать, посватался этим кабаном!

От слов шамана меня вновь бросило в жар и в краску.

– Вы, наверное, смеетесь надо мной, месье Петрович? – беспомощно пролепетала я, растерянно оглядываясь по сторонам.

– Да нет же, дурында ты этакая! – со вздохом пояснил вождь и добавил: – Это ведь очевидно – он убил опасного зверя, рискуя жизнью, и посвятил эту победу тебе, бросив свою добычу к твоим ногам… У них тут – ну, в первобытном обществе – это означает торжественное предложение соединиться сердцами и вести совместное хозяйство, чтобы, значит, он свою долю добычи приносил к вашему общему очагу…

Я от изумления не могла вымолвить ни слова. А он упорный, этот рыжий смельчак… Но меня по-прежнему смешила и шокировала мысль о том, что я могу стать его женой. Но что-то изменилось в восприятии мной этого мальчика. И как я ни убеждала себя, что это всего лишь неотесанный дикарь, я ощущала некоторую гордость за его поступок – наверное, я сама становлюсь дикаркой, но мне, черт возьми, понравился его оригинальный способ сделать мне предложение… Наверное, его стоит обдумать… В конце концов, в одной старой мудрой книге сказано: «Муж да спасется своей женой»; если эти русские решили, что они в силах вытянуть из дикости целое племя, неужели Люси д`Аркур не сможет справиться с окультуриванием одного-единственного дикаря, который к тому же в нее сильно влюблен…

4 января 2-го года Миссии. Четверг, поздний вечер. Дом на Холме.

Остаток светлого времени четверга ушел на то, чтобы плоды охоты на диких кабанов были разделаны, мясо на УАЗе перевезено к Большому Дому и там развешено на сучьях деревьев вне досягаемости всяких четвероногих любителей халявы. И если зимой медведи мирно спят в своих берлогах и пещерах, то волки, напротив, стали еще злее и голоднее. Но и они ночью не посмеют выйти на освещенное место, а если и посмеют, то им же будет хуже. Вожди считали, что охота удалась, но особенно были довольны Лани, полуафриканки и прочие. Глаза у них были еще голодные, а столько мяса сразу эти женщины не видели и за всю свою жизнь. Еще ни одному клану не удавалось перебить все кабанье стадо целиком, а при больших облавных охотах большей части дичи все-таки удавалось прорваться и уйти, а если охотники слишком упорствовали, то среди них не обходилось без травмированных и погибших.

Так что вечером после ужина по поводу удачной охоты в торцевых холлах на обоих концах дома случился еще один спонтанный праздник. Столы и грубые скамьи сдвинули в сторону, и на освободившемся пространстве перед жарко пылающими очагами освободили площадку для танцев. Аборигенки каменного века показали основателям нового племени, как они умеют веселиться – когда живот не урчит от голода, вокруг тепло, уютно и хорошая компания. Согласно местным обычаям, перед огнем танцевали те члены племени, которые участвовали в охоте, а все остальные аккомпанировали им хлопками в ладоши и щелчками деревянных кастаньет. Оттаяли даже бывшие волчицы, которые, сбросив меховые куртки и стянув чулки-мокасины, бодро отплясывали перед очагами, тряся плотными белыми сиськами и стуча по толстым доскам пола босыми пятками. Ведь больше половины загонщиц были как раз волчицами, а, значит, это была и их победа тоже. У Ланей и шоколадно-смуглых полуафриканок костюм состоял не из куртки, юбки и чулок, как у волчиц, а из куртки и брюк до щиколоток, в силу чего они вполне свободно трясли сиськами, но не могли вволю сверкать ляжками, как волчицы. Но это не мешало им отдаваться дикому танцу, выплескивая в нем радость по поводу удачно сложившейся жизни.