Второй после Солнца
Шрифт:
Витюша снова прыгает на меня сзади.
– Хватайте его, это – провокатор, – шипит он.
– Витюша, – хриплю я, – ты повторяешься.
Витюша разжимает объятия, но, чувствую, не сводит с меня глаз.
– Не пойму, ты враг или друг? – вопрошает он, одаряя меня пронизывающим взглядом.
– Витюша, – говорю
– Ты имеешь в виду верёвку? – спрашивает догадливый Витюша.
– Нет, я говорю про кусок мыла. Он ароматный и гладкий, когда хозяйка кладёт его в мыльницу. Через пару недель после мытья и стирки от этого куска остаётся жалкий обмылок, и хозяйка кладёт в мыльницу новый ароматный и гладкий кусок, а обмылок прилепляет к этому новому куску или бросает в мусорку. Скажи, Витя, я для тебя – такой кусок мыла? Или уже обмылок?
– Давайте лучше обсудит коммерческую часть нашего плана, – конструктивно отвечает он. – Предлагаю сразу после взятия обложить данью торговцев и напёрсточников, носильщиков, таксистов, шлюх. Насколько, ответьте мне, это идеологически правильно: обкладывать данью шлюх? А я вам отвечу сам: всё, что идёт на пользу революции – правильно.
– Кого ещё можно обложить? Машинистов? Проводников? – вопрошают тактики; я молчу.
– Да что с них взять? – возражают другие тактики; я снова молчу.
– Мы скажем, что это – налог: хотите жить в справедливом обществе – платите налог, не хотите – или не живите, или всё равно платите, потому что другие хотят жить в справедливом и разумно устроенном обществе, – вещает Витюша.
Он действительно очень сильно подкован идеологически: нет вопроса, которого он не смог бы разрешить с теоретических позиций – и разрешить правильно!
– Виктор, ощущаете ли вы себя сейчас олигархом? – голосом контрреволюционной журналистки спрашиваю я.
– Олигарх? Какой же я олигарх? Ведь олигарх – вот август 91 пришёл, и его уже нет, – без запинки отвечает Витюша, – вот и весь твой олигарх. Нет, я – вождь, вождь революции, запомни это. А ты – моя правая рука.
Я зажмуриваюсь от такой похвалы.
– Это – страшная клятва. Ты готова? – спросила Виталия, когда они к ночи добрались до её номера.
91
Август пришёл – в августе 1998 года в России разразился сильнейший экономический кризис.
Вместо ответа Ганга недрогнувшей рукой указала ей на своё левое бедро. Там, в районе паха, у Ганги пульсировала змеевидная синяя жилка. Дрожа, но тоже не от страха, а от возбуждения, Виталия сняла с неё ожерелье и легонько полоснула по жилке острым зазубренным краем акульего зуба. Ни одна иная жилка не дрогнула на прекрасном Гангином теле, а в месте надреза выступила капелька крови. Сложив губы трубочкой, Виталия втянула в себя эту капельку.
– Теперь ты, – тихо сказала она. – Возьми мою кровь откуда хочешь.
Ганга полоснула акульим зубом по её животу чуть выше волосистой части лобка и провела по образовавшейся трещинке языком.
– Повторяй за мной, – страшным шёпотом из окровавленных губ произнесла Виталия. – Клянусь всегда быть готовой…
– Клянусь всегда быть готовой… – звонко повторила Ганга.
– К служению делу витализма, – жутким шёпотом продолжила Виталия.
– К служению делу витализма, – звонко повторила Ганга.
– И если я нарушу эту мою клятву… – зловещим шёпотом продолжила Виталия.
– И если я нарушу эту мою клятву… – звонким шёпотом повторила Ганга.
– То пусть мои товарищи по делу поступят со мной так же, как поступают с клопом-кровопийцей, – ужасным шёпотом закончила Виталия.
Звонким шёпотом Ганга повторила её ужасные слова.
– Скажи, и много нас, виталистов? – спросила Ганга уже обычным почти голосом.
– Сегодня стало ровно вдвое больше, чем было вчера, – улыбнулась Виталия.
– Это значит, что завтра нас станет ещё вдвое больше, – улыбнулась Ганга.
– Хочешь, мы назовём наше движение витализм-гангизм? Или даже гангизм-витализм? – со светлой улыбкой спросила Виталия.
– Не хочу, витализм звучит мелодичней, – со светлой улыбкой отвечала Ганга.
– Иди ко мне, ведь теперь мы – как сёстры, – робко улыбнулась Виталия, откидываясь на подушки.
– Теперь мы больше, чем сёстры, – призывно улыбнулась Ганга.
– Больше, чем супруги, – прошептала Виталия, встречая упругость её тела упругостью своего тела.
– Больше, чем любовницы, – прошептала Ганга, закрывая глаза.
Ночь перед революцией. Мы лежим вдесятером кто на чём – я, например, практически на полу – в однокомнатной Витюшиной квартирке – самые сливки, самые пенки, головка революции, будущий кабинет министров – самый старый (умудрённый жизнью) и самый политически грамотный в мире.
Тяжёлые мысли одолевают моих товарищей: они догадываются, что завтрашний день для многих из них станет последним.
Конец ознакомительного фрагмента.