Второй шанс
Шрифт:
Но меня он знал достаточно неплохо и, наверное, был уверен, что и сейчас его атака заставит меня зажаться в углу. Однако я принялся кружить по рингу, держа дистанцию, уклоняясь, если соперник подбирался слишком близко, отстреливаясь одиночными джебами, а после, выждав момент, нырком ушёл влево и засандалил короткий хук в печень.
– Стоп! – крикнул Храбсков, когда Мамин, держась за бок и глотая широко открытым ртом воздух, опустился на одно колено. – Дима, ты как?
– Щас… отдышусь…
– Отдышишься за рингом, – констатировал тренер и помог подопечному покинуть «поле битвы», раздвинув канаты.
Оставив Мамина приходить в себя, наставник
– Варченко, я же говорил, чтобы не калечили друг друга!
– Извините, Валерий Анатольевич, как-то на автомате…
– На автомате, – передразнил меня Храбсков. – Дай-то бог, чтобы последствий для здоровья не было… Кстати, я смотрю, ты технику хорошо подтянул. И не только технику, на прошлом спарринге Димка тебя гонял как пастух овцу. А сейчас ты проявил, я бы даже сказал, хладнокровие. Откуда это в тебе вдруг взялось?
Не буду же я ему рассказывать, что в теле 15-летнего парня сознание 58-летнего мужика. В лучшем случае ухмыльнётся моей богатой фантазии, в худшем – отправит в «Евграфова» [9] . Поэтому отделался фразами типа, что давно работаю над собой в плане аутотренинга, и сегодня, наконец, эта работа дала результат.
– Какого ещё аутотренинга? – не понял Храбсков.
Странно, мне почему-то казалось, что в конце 70-х этот термин уже был известен. Сделал себе очередную пометку впредь умными словами просто так не разбрасываться. А тренеру сказал, что это такая методика психотерапии, основанная на действии мышечного расслабления и осознанного самовнушения.
9
Областная психиатрическая больница им. Евграфова.
В конце тренировки взвешиваемся на напольных весах. Храбсков записывает вес каждого в общую тетрадь синего цвета. Я встаю на белую металлическую платформу, и стрелка на уровне моей груди после нехитрой манипуляции с бегающими по шкале гирьками показывает 74 кг 350 гр. У Мамина – 75.100. Если он хочет вписаться в средний вес до 75 кг, то к турниру ему придётся скинуть эти самые 100 граммов. Да и мне желательно следить за весом, о чём Храбсков нам и сообщает.
Ближе к 11 часам вечера я снова отправился встречаться маму с работы, хотя после такого насыщенно дня и особенно после тренировки меня уже в 10 вечера клонило в сон. На этот раз обошлось без происшествий, хулиганы, видимо, испугались накрапывавшего дождика. По пути домой рассказал, что хочу взять в прокате машинку, на что мама от удивления даже остановилась.
– Господи, да зачем она тебе?!
Пришлось рассказывать о своей затее с романом. Тем более, три рубля я собирался взять из копилки, не касаясь семейного бюджета. Мама смотрела на меня как на инопланетянина, даже пощупала лоб на предмет температуры. Затем высказалась в том плане, что в моём возрасте надо на улице с ровесниками бегать, а не книжки писать.
– Мам, а вдруг из меня и правда знаменитый писатель получится? – ластился я к ней. – Тем более деньги я возьму из своей копилки.
– Да мне не жалко этих (сколько она там стоит, три рубля?), не жалко трёх рублей, я сама тебе дам, просто я не пойму, с чего вдруг в моём сыне проснулся писательский дар?!
– В школе же я писал в стенгазету! И помнишь, рассказ в тетрадке про человека, который попал в эпоху динозавров?
– Помню, хороший рассказ, мне понравился… Ладно, – покачала
На следующий день из-за испортившейся погоды от утренней пробежки пришлось отказаться. Из училища я примчался в два часа дня, и мы с мамой сразу отправились в пункт проката. Увидев нас, Иннокентий Павлович тут же нырнул в подсобку, где мы вчера сидели, и вынес оттуда сначала саму машинку, а следом и прилагавшийся к ней чемоданчик с ручкой. Мама достала паспорт, а я положил на стол три рублёвых купюры, взамен получив чек.
– Надеюсь, книга получится интересной, – на прощание улыбнулся работник проката.
Пока шли к дому, я вкратце пересказал маме его биографию, на что она покачала головой:
– Да тут прямо фильм можно снимать.
– Для начала надо написать книгу, – сказал я, – а потом уже можно и фильмом озадачиться.
В этот день я сбегал и в магазин канцелярских принадлежностей, где оставил ещё два рубля с мелочью, купив пачку обычной бумаги, упаковку копировальной, флакончик штрих-корректора и три красящих ленты. Вот теперь, кажется, всё! Остаток субботы и воскресенье можно было посвятить работе над книгой, которую я буду печатать в двух экземплярах. Жадничать не буду, оригинал отнесу в редакцию местного литературного журнала, копию оставлю себе. А вообще, подумал я, по-хорошему желательно сначала писать всё же на бумаге. Пишущая машинка – это не компьютер, так просто ошибку не сотрёшь, придётся весь лист заново перепечатывать. А так написал на бумаге, неторопясь перечитал, внёс правки, и уже набело печатаешь на машинке. Тем более что практически вся первая глава у меня уже была как раз на бумаге написана.
Остаток дня я посвятил работе за машинкой. Восточногерманская техника производила не так много шума, но мама, закончив на кухне с готовкой и севшая, наконец, перед телевизором, то и дело косилась в мою сторону.
– Мам, я тебе не очень мешаю? – сделав паузу на глоток остывшего чая из стоявшей рядом чашки, поинтересовался я.
– Нет-нет, Максик, всё нормально, – почему-то едва не подскочила с кресла она. – А хочешь, я вместо тебя поработаю? Правда, я привыкла набирать на линотипе, а там клавиатура другая…
– Спасибо, я сам, а ты отдыхай после трудовой недели.
Учитывая, как я подставился в пункте проката на испытании машинки, в этот раз печатать я старался неторопясь, производя впечатление неопытного «пользователя», для правдоподобия даже высунул кончик языка. Если бы снова печатал как заправская машинистка, у мамы тоже возник бы резонный вопрос относительно где-то приобретённых навыков, пришлось бы опять что-то сочинять, чтобы отмазаться.
Первую главу я печатал, ориентируясь на рассказ Морозова. Даже была мысль дать главному герою имя Иннокентий, но в итоге я от этого отказался, однако должное своему респонденту воздал в предисловии к книге.
Повествование я вёл от третьего лица. Помнилось, что в эту пору писать от первого считалось не то что дурным тоном, но просто как-то не было принято. Это уже расплодившиеся после развала СССР писатели и ещё более многочисленные графоманы неизменно ставили себя на место главного героя. Признаюсь, и я в этом списке. Возможно, потому, что писать от первого лица намного проще, чем от третьего. Хотя, может быть, это моё чисто субъективное ощущение.
Около десяти вечера первая глава, не считая отдельной странички с предисловием, была готова. Взяв в руки первый лист, начал внимательно перечитывать машинописный текст.