Второй сын

Хармон Эми

– Слишком больно, – выдохнула она.

– Горлу больно?

– Сердцу.

Он помолчал, и она решила было, что он смирился с ее отказом.

– Арвин говорит, если сумеешь постичь боль, она станет силой, – сказал он.

– Не нравится мне твой Арвин.

Хёд прыснул, и капельки горячего чая, который он только что отхлебнул, полетели у него изо рта в разные стороны.

– Мне вообще кажется, что его не существует. Думаю, он как тот слепой бог, – прибавила она, чтобы его раздразнить.

– Ты думаешь, Арвина не существует?

– Но

ведь ты его никогда не видел? – парировала она.

Он снова рассмеялся:

– Ты очень умна! А еще ты сейчас улыбаешься. Я это слышу.

Она и правда улыбалась. Ну и ну.

– Почему у тебя нет волос? – спросила она, решив поговорить о чем-нибудь другом.

– У меня есть волосы. – Он провел ладонью по своим коротким волосам. – Просто мне нравится, когда они коротко острижены. Волосы удерживают запах. Я не хочу чувствовать собственный запах. А еще волосы привлекают разных ползучих существ.

Гисла тут же принялась чесать себе голову и поморщилась, потому что он расплылся в широкой улыбке, как будто она подтвердила его слова. У этого юноши не было глаз, но он слышал каждое ее движение.

– У меня в волосах нет ползучих существ, – возразила она, но от одной только мысли об этом ей захотелось хорошенько встряхнуть головой, впиться в кожу ногтями.

– Иди сюда. – Он похлопал по земле рядом с собой. – Я тебе помогу.

Она в нерешительности помедлила, но потом подчинилась и села ближе к нему. Приподняв ее волосы, он разделил их на части, перебросил тяжелые, спутанные пряди вперед, ей на плечи, так что обнажился затылок.

– Что ты делаешь?

Она попыталась обернуться, взглянуть назад через плечо, но он развернул ее голову так, чтобы она смотрела вперед, сквозь завесу волос, свисавших по обеим сторонам ее лица.

– Не двигайся. – Он провел чем-то острым по ее шее. Было щекотно… и немного больно. Потом приложил к ее шее что-то влажное и теплое, растер большим пальцем.

– Ты рисуешь у меня на шее? Это что, руна? – спросила она.

– Вот, – сказал он.

Что-то пробежало по коже, и она хлопнула себя по лбу: у брови обнаружился какой-то жучок. Еще один жучок свалился ей на колени, неистово дрыгая ножками, но сумел быстро перевернуться и улетел.

– Фу! – взвизгнула Гисла.

По ладоням у нее проползли еще два насекомых и паук на тонких ножках. Пискнув, она отшвырнула их от себя.

– Что ты сделал?

– Это не навсегда, но сейчас твои волосы принадлежат лишь тебе. Мне нечем распутать их… но я могу расчесать их пальцами и заплести. Как веревку. Руки у меня очень ловкие, – прибавил он.

Она могла расчесаться сама. Могла сама заплести себе косы. Но внезапно ей захотелось, чтобы это сделал кто-то другой. Захотелось почувствовать, как ее волос кто-то касается. Сестра часто расчесывала ей волосы. И она тоже часто расчесывала волосы своей сестре.

– Ладно, – согласилась она.

Хёд осторожно коснулся ее волос. Он начал с кончиков и двигался все выше, к корням. Ногти у него были короткими, а терпение – безграничным. Пока он возился с ее волосами, у нее стали слипаться глаза.

– Ты гнешься, словно тетива от лука, – сказал он.

– Мне снова хочется спать. – Но теперь глаза у нее слипались не от усталости, а от неги. Как же она соскучилась по мягким и нежным прикосновениям.

– Получилось не так хорошо и плотно, как когда я плету корзины, – сказал он, закончив, – но я не хотел причинить тебе боль. Для начала пусть будет так.

– Спасибо. – Она отодвинулась, но чувствовала, что теперь обязана сделать что-нибудь для него. Ее приучили отвечать добром на добро: за услугу всегда платят услугой. – Пожалуй, я могу для тебя спеть, – сказала она. – Одну песню.

– Мне бы этого очень хотелось.

Она раскрыла рот, но сразу его закрыла. Она не знала, что ему спеть. Все песни, которые она хранила в уме и на сердце, были о доме и о семье. Мысли путались, и единственной песней, которую она сумела вспомнить, оказалась шутливая песенка про крота, которую вечно распевал Гилли. Льется песня моя, словно мёд, на свете жил-был слепой крот. Слова этой песенки крутились у нее в голове с тех пор, как ей встретился Хёд. Ведь Хёд и крот рифмуются.

И она, не задумываясь, запела, прямо на ходу меняя слова песенки.

На свете жил парень Хёд.Не видел ничего, словно крот.Он ползал и бегал,Таился от мира,Но все же попал в переплет.

Хёд нахмурился и поджал губы. Гисле стало нестерпимо стыдно. Песня получилась жестокой. Она хотела его рассмешить, но теперь ему было не до смеха.

– Я похож на крота? – спросил он.

– Нет! Совсем нет.

– Мне тоже так не кажется. Однажды я держал в руках крота. У него такие нелепые лапы… мне он показался довольно противным.

– Мне кроты нравятся, – робко сказала Гисла, стараясь исправить свою ошибку.

– Ты сама сочинила эту песенку? – спросил он. – Прямо сейчас? – Голос у Хёда был спокойным и любопытным. Казалось, он не обиделся.

– Нет. Это глупая песенка, которую вечно горланил мой брат. Гилли всегда придумывал песни про разные глупости. Про самые обычные вещи.

– Но он явно не был знаком с парнем по имени Хёд.

– Нет, – подтвердила она. И спела ему песенку, которую придумал Гилли, но на этот раз не стала менять слова:

Льется песня моя, словно мед:На свете жил-был слепой крот,Он ползал и бегал,Таился от мира,Но все же попал в переплет.

– И правда, смешная песня. И глупая, – с улыбкой сказал Хёд. – Спой мне еще. Спой ту песню, которую ты пела в море.

– Я тогда пела много песен, – прошептала она.

Вот он и вернулся обратно, к своему первому вопросу.

– Почему?

– Я хотела, чтобы моя семья меня услышала. Чтобы меня услышал Всеотец Один… и забрал меня к ним.