Вторжение жизни. Теория как тайная автобиография
Шрифт:
Лучшие часы жизни нужно принимать с благодарностью, как милость, или, напротив, нужно быть безразличным к жизни. <…> / Логика позаботится о себе сама; нам только нужно присмотреться, как она это делает. [86]
Я – Дух, и поэтому я свободен. [87] Мы стоим у Лопица, повсюду свистят и рвутся снаряды. <…> От грома орудий вчера я все время был как пьяный. <…> Много работал. [88] / Изображение мира в очень общих предложениях можно назвать безличным изображением мира. [89]
Отвратительные обстоятельства съедают меня. Внешняя жизнь со всей ее низостью и подлостью обрушилась на меня. И я внутренне переполнен ненавистью и не могу допустить к себе Дух. Бог – это любовь. – Я как выгоревшая печь, полон шлаков и мусора. [90] / Человечество всегда подозревало, что должна иметься такая область вопросов, ответы на которые априори объединяются в симметрично и завершенно регулярные структуры. [91]
Очень чувственен. О[нанирую] каждый день. [92] / Слова – это как рябь на глубокой воде. [93]
Сильные волнения! Почти плакал!!!! Чувствую себя сломленным и больным! Низость повсюду. [94] / Великая проблема, вокруг которой вертится все, что я пишу, такова: есть ли априори какой-то порядок в мире, и если да,
Колоссальные тяготы в последний месяц. Много размышлял о самом разном, но странным образом не могу восстановить связи со своим математическим ходом мысли. [96] / Кто счастлив, не должен бояться. Даже смерти. <…> Чтобы жить счастливо, я должен быть в согласии с миром. [97]
Теперь у меня только одно желание – жить! А очень трудно отказаться от жизни, если так ее любишь. Как раз это и есть «грех», неразумная жизнь, ошибочное понимание жизни. Временами я превращаюсь в зверя. <…> Ужасно! [98] / Я, я – глубоко загадочно. Я – это не предмет. [99] Как человек вообще может быть счастлив, ведь он не может устранить бедственность (Not) этого мира? Именно через жизнь познания. [100]
Я недоволен, печален. Живу в разладе со всем своим окружением. [101] Скверная жизнь есть неразумная жизнь. Все дело в том, чтобы не сердиться. [102] Тщетно борюсь со своей скверной натурой. [103] / Философское я – это не человек, и не человеческое тело, и не человеческая душа. <…> Кто это понимает, тот не захочет привилегированного места для своего (или человеческого) тела. [104]
86
WA 1, 99, 13.10.1914. Ср. Трактат 5. 473.
87
Здесь Витгенштейн парафразирует многократно цитировавшийся им пассаж из Л. Толстого «Человек – Сын Бога, бессилен во плоти и свободен Духом» («Der Mensch ist ein Sohn Gottes, ohnm"achtig im Fleische und frei durch den Geist») по публикации: Tolstoj L. N. Kurze Darlegung des Evangelium. Leipzig, 1892. S. 31. Известно, что эта книга была в то время чрезвычайно важна для Витгенштейна.
88
ТД, 12/13.10.1914.
89
WA 1, 108,27.10.1914.
90
ТД, 07.03.1915.
91
WA 1, 131, 05.03.1915. Почти дословно в: Трактат 5. 4541.
92
ТД, 16.04.1915.
93
WA1, 144,30.05.1915.
94
ТД, 08/10.05.1915.
95
WA1, 145 f., 01.06.1915.
96
ТД, 06.07.1916.
97
WA 1, 169,06.07.1916.
98
ТД, 29.07.1916.
99
WA 1, 175,05/07.08.1916.
100
WA 1, 176, 13.08.1916.
101
ТД, 11.08.1916.
102
ТД, 12.08.1916.
103
ТД, 13.08.1916.
104
WA 1, 177,02.09.1916.
Витгенштейнов «Трактат», если вернуться к начальной цитате из Кафки, отмечен той чистотой, что отвоевана у грязи или у ада. Ад в те годы был для Витгенштейна и внешним, и внутренним. Это ад Первой мировой войны, где он, как доброволец, демонстрирует, ненавидимый своими сослуживцами, самоубийственную храбрость; и это внутренний ад его ненависти к самому себе, упреков в собственной ущербности и мучений от плотского желания. Этот ад прячется за уже процитированным традиционным трансцендентально-философским выводом: «философское я – не человек», равно как и не тело и не душа.
Однако ясно: развиваемая Витгенштейном теория разворачивается не в царстве свободы. Она сама несет на себе следы борьбы, она глубоко пронизана враждебностью к жизни, с которой ей приходится бороться. Сама ее специфическая форма как будто специально приспособлена для этой цели: противостоять жизни. Особенно четко это проявляется в двух дневниковых записях от 2 сентября 1914 года: слева тайнописью, справа открытым текстом:
Вчера о[нанировал] первый раз за три недели. [105] / Логика должна заботиться о себе сама. [106]
105
ТД, 02.09.1914.
106
WA 1,89, 02.09.1914.
Весь «Логико-философский трактат» есть не что иное, как обездвиживание, приостановка, устранение мира, некоторого рода гигиена, [107] или иммунизирование, против беспорядка. Если попытаться выразить одним словом избранную Витгенштейном форму теории, то это будет форма кристалла. В выражении «симметрично и завершенно регулярные структуры», встречающемся и в «Дневниках», и в «Трактате», этот кристалл остается еще неизвестным, так же как и в отсылках к вневременному порядку художественного произведения. [108] (Витгенштейн примыкает – только в этом деле! – к той когорте мыслителей, которые, подобно Сартру, относили искусство к антимиру (Gegenwelt), что, кстати говоря, обрекало автобиографию как художественную форму на своеобразные сложности, а именно на определенную удаленность от жизни.) И в ранних текстах, и в более поздних самокритических заметках Витгенштейн то и дело упоминает «кристалл», имея в виду прежде всего его прозрачность и совершенную упорядоченность. [109] (Здесь можно было бы провести удивительные параллели с заявкой Андре Бретона на «кристалльную ясность» и с поразительными выяснениями Жоржа Батая с грязью. [110] ) Характерно, что кристалл вновь появляется в комментариях Витгенштейна к созданному им проекту дома для его сестры в Вене. [111] Хотя в течение всей жизни свой проект ставил достаточно высоко, все же задним числом он отмечал, что ему не хватало «изначальной жизни, дикой жизни». [112]
107
О гигиене см.: Assoun P.-L. Freud et Wittgenstein. Paris, 1988. P. 204.
108
WA 1, 178,07.10.1916.
109
Сначала положительные, потом все более отрицательные отсылки к кристаллу находим в письме Б. Расселу от 13.03.1919 (Wittgenstein L. Briefe. Frankfurt а. М., 1980. S. 85), в дневнике (запись от 28.04.1930, D 21), в одной заметке 1930-х годов (The Voices of Wittgenstein. The Vienna Circle. Ludwig Wittgenstein and Friedrich Waismann / G. Baker (ed.). L., 2003. P. 134) и в ранней
110
Русскоязычный читатель неизбежно вспомнит сходные интересы у обериутов-чинарей и особенно «Исследования ужаса» С. Липавского. – Примеч. пер.
111
Ср.: Thom"a D. Sprung im Kristall. Zu einem Motiv bei Dostojewskij und Wittgenstein // Fehler im System / F. Ph. Ingold, Y. S'anchez (Hg.). G"ottingen, 2008. S. 276 f.
112
WA 8, 503, 1940.
В «Кристалле» сходится воедино все, что через много лет Витгенштейн находил отталкивающего в «Трактате». Он собирался тогда переместить «порядок мира» в одну область «до всякого опыта»; «сам этот порядок не может быть подвластен смутности или неопределенности, присущим опыту. – Напротив, он должен состоять из чистейшего кристалла». [113] Так конструируется искусственное совершенство, гладкая поверхность, на которой легко поскользнуться: требование кристальной чистоты логики, столь враждебное реальному языку, приводит нас «на гладкий лед, где нет трения, стало быть, условия в каком-то смысле становятся идеальными, но именно поэтому мы не в состоянии идти. Мы хотим идти: тогда нам нужно трение. Назад, на грубую почву!». [114] Витгенштейн теперь признаёт, что кристально-прозрачный порядок «Трактата» выполнял полемическую функцию: он не дает некий «образ» «реальности», но ее «искажает» (umf"alscht). [115] «Ведь кристальная чистота логики мне не удалась; она была лишь требованием». [116] В кристалле кроется, таким образом, что-то насильственное, враждебное жизни.
113
ФИ, § 97.
114
ФИ, § 107. О «трении» как антитезе «холодной пустоте возвышенного» см.: Cavell S. This New Yet Unapproachable America. Albuquerque, 1989. P. 55 f. Сам Витгенштейн говорит: «Это стремление к абсолюту, рядом с которым все земное счастье выглядит мелким, мне кажется чем-то божественным, возвышенным, но сам я направляю свой взгляд на земные вещи» (D 85 f., 20.02.1937).
115
D 76, 28.02.1937.
116
ФИ, § 107. Впрочем, эта пресловутая нормативность оспаривается уже ранним Витгенштейном: «Логика не теория, а отражение мира» (Трактат 6. 13).
Поздневитгенштейнианские «языковые игры» – это еще одна попытка разбить кристалл (Стэнли Кэвел будет среди тех, кто последует за ним). Эта теория открывается «хаосу», куда (как представляется Витгенштейну) должен «спуститься» человек, чтобы «хорошо себя чувствовать». [117] Уже в 1932 году он говорит о «необозримом волнующемся Целом нашего языка», [118] а позже заявляет: «Бесконечные вариации жизни присущи нашей жизни». [119] Теперь Витгенштейн рисует такой образ языка, где строгая структура размывается, а сам язык предстает запутанным «лабиринтом улочек и площадей». [120] Философ теперь отказывается от намерения спрямить все эти изгибы в некий кристаллический порядок.
117
WA 8, 542, 1948.
118
The Voices of Wittgenstein. P. 66.
119
WA 8, 553, 1948.
120
ФИ, § 18.
По отношению к позиции позднего Витгенштейна следует действовать осторожно: тут речь идет не тупом противопоставлении порядка хаосу, а о борьбе за то, чтобы не угодить в такое тупое противопоставление, а значит, чтобы обрести идею другой позиции, взаимосвязи, сети, другого фундамента, поля для движения. Пока что Витгенштейн, лишь колеблясь, нащупывая, следует за этой идеей: он говорит, что «со страхом идет по тонкому льду над глубокой водой». [121] Когда же он собирается с духом, он отвергает «твердую почву», которой-де можно доверять, и отказывает в достоверности (которой он, однако, взыскует) сплетению привычек и привычных убеждений.
121
D 81, 17.02.1932.
Существует великолепное биографическое упражнение, чудесно демонстрирующее двойственность кристальной чистоты и скользкости: проект кинобиографии, над которым параллельно работали Терри Иглтон со своим сценарием и Дерек Джармен – со своей режиссерской разработкой и с фильмом Би-би-си. Здесь мы не можем анализировать, как вопрос о соотношении биографии и теории решался двумя этими плодовитыми авторами. Но приведем один длинный отрывок, с легкими разночтениями встречающийся в обеих версиях, хотя в целом Джармен решительно отошел от иглтоновской трактовки. В уста Джона Мейнарда Кейнса вкладываются такие слова, описывающие жизнь Витгенштейна между порядком и беспорядком:
Жил-был как-то раз молодой человек, желавший свести мир к чистой логике. Он был умным молодым человеком, и у него это получилось. Закончив работу, он отступил на шаг, чтобы полюбоваться плодами своего труда. Это было великолепно: мир, очищенный от изъянов и неопределенностей, был прекрасен, подобно поверхности блестящего льда, простиравшегося до горизонта. Умный молодой человек <…> решил исследовать этот мир. Он шагнул вперед и – упал на спину. Понимаете ли, он забыл о силе трения. Лед был ровным, гладким и безупречным, но по нему нельзя было пройти. И тогда молодой человек сел на землю и горько заплакал. Но по мере того как он взрослел, он постепенно стал мудрым стариком и начал понимать, что шероховатость, грубость, многозначность и неопределенность – вовсе не несовершенства, а то, что приводит все в движение. Ему захотелось побегать и потанцевать, для этого он слегка проломил гладкую поверхность льда, чтобы найти там шероховатую землю. На ней лежали слова и вещи, они были уже использованные, потрепанные и многозначные. И мудрый старик признал: так уж все устроено. Но что-то внутри его все еще тосковало по тому льду, где все великолепно, прекрасно и доведено до абсолюта. И хотя мысленно грубая почва ему нравилась, он не мог заставить себя жить на ней. Так он и колебался между льдом и землей и нигде не чувствовал себя, как дома. Это и была причина всех его страданий. [122]
122
Eagleton Т., Jarman D. Wittgenstein. The Terry Eagleton Script. The Derek Jarman Film. L., 1993. P. 55 (Eagleton), 142 (Jarman). (Перевод сделан с версии Т. Иглтона. – Примеч. пер.)
Можно, словами Витгенштейна, «сказать, что почва [его] убеждений, <…> что фундамент поддерживается всем домом». [123] Это одно из важнейших замечаний позднего периода. Витгенштейн, недолго думая, переворачивает направление силы тяготения. То возражение, что-де все, на что мы опираемся, оказывается вдруг «беспочвенным», снимается само собой. «Дом», а точнее, способ обитания в доме, поддерживает фундамент, а не наоборот. То, что было известно и на что можно было опереться, исчезло из повседневности, и достоверность должна теперь доказать себя в действии, в общении с другими людьми: «Там, где буду уверен я, другой будет неуверен. <…> Другие люди имеют понятия, пересекающиеся с нашими понятиями». [124]
123
Витгенштейн Л. О достоверности // Вопросы философии. 1991. № 2. § 248.
124
Витгенштейн Л. Заметки. М., 2017. § 374, 379.