Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны
Шрифт:
С министрами этими такая история приключилась. Все они были халькистами, людьми, близкими к Тараки, но откровенно не симпатизировали Амину, видимо, ощущая, какая опасность исходит от него. Амин, в свою очередь, заподозрив, что эти люди могут оказаться на его пути к вершинам власти, стал настаивать на их смещении с важных постов. Тараки не соглашался, на этой почве между учителем и «учеником» возникло напряжение.
Ночью эти министры открыто приехали в посольство, видимо, искать у нас защиты. Но ведь это наверняка тут же станет известно Амину, а наши отношения уже и так накалены до предела. Я попросил полковника О. немедленно распрощаться с гостями.
С.
Сначала привлек на свою сторону Маздурьяра и Сарвари. Затем попытался сделать своим союзником Ватанджара, однако сразу этого не получилось, он не захотел идти против Амина. Тогда пришлось применить особую, очень хитрую тактику. Дело в том, что Ватанджар обо всех своих разговорах подробно рассказывал Амину. И вот, сблизившись с Ватанджаром, я намеренно не стал ему говорить про Амина ничего плохого — только хорошее. Амин, зная мое истинное к нему отношение, расспрашивал Ватанджара: «Ну, что тебе Гулябзой сказал?» — «Ничего». Раз — «ничего», два — «ничего», а потом Амин заподозрил Ватанджара в неискренности и охладел к нему. Так он и перешел в наш лагерь.
Советские товарищи были против поездки Тараки на Кубу. Я тоже был против. Сам Тараки сомневался: ехать или нет? Но тут Амин пошел на хитрость. На собрании партактива, в присутствии 500 или 600 человек, он взял да и объявил: «Наш великий вождь едет на Кубу, чтобы участвовать в совещании руководителей стран — участниц Движения неприсоединения». Ну, тут, конечно, бурная овация, крики «ура!». Тараки мне говорит: «Как теперь не ехать, раз этот болтун уже на весь свет натрезвонил?» Я ему посоветовал прикинуться больным. Отказался. «Тогда отправляйтесь, но не на две недели, а дней на пять». Тараки согласился с этим, пообещал вернуться побыстрее, но слова своего не сдержал, пробыл в этой поездке ровно 14 дней, которые Амин использовал для подготовки к завершающему удару.
Во вторник 11 сентября 1979 года генеральный секретарь вернулся в Кабул. На аэродроме он внимательно осмотрел шеренгу встречающих, спросил: «Все здесь?» — «Все». Сразу после встречи началось крупное совещание. Тараки опять спросил: все ли руководители за время его отсутствия остались на своих постах? Амин подтвердил: да, все. И тут Тараки произнес роковую фразу: «Я обнаружил в партии раковую опухоль. Будем ее лечить». Думаю, что Амин правильно воспринял эту угрозу на свой счет и сделал выводы.
Вторник вождь провел в резиденции — отдыхал, а в среду к нему явился Амин, и они долго говорили с глазу на глаз. Только к ночи я и Сарвари смогли попасть к Тараки.
Мы предупредили, что Амин хочет уничтожить его и предложили свой план, как устранить самого Амина. Тараки, выслушав, грустно произнес: «Сынок, я всю жизнь оберегал Амина и всю жизнь меня за это били по рукам — вот посмотри на мои руки, они даже опухли от ударов. Может, вы и правы».
Получив таким образом одобрение своего замысла, в четверг мы должны были осуществить план. Предполагалось, чго все произойдет во время обеда — мы ежедневно обедали вместе у Тараки. Но, к сожалению, среди тех, кто был посвящен в детали заговора, оказался один предатель. Он предупредил Амина о грозящей ему опасности, и тот на обед не пришел. Когда ему позвонили по телефону, Амин соврал: «У меня дочь заболела».
Мы стали думать, что же нам предпринять теперь. «Плохо дело, — сказал я Тараки. — Но все равно мы обязаны осуществить свой план». «Я сам все исправлю», — ответил генсек. Он снял трубку и набрал номер Амина: «Что вы там не поделили? Вот здесь у меня Гулябзой и другие — приходи и поговорите по-мужски. Вам надо помириться». «Пока ты не уберешь Гулябзоя и Сарвари, я не приду, — ответил Амин. — Убери хотя бы этих двух. Гулябзоя сделай послом». Но Тараки стоял на своем: «Приходи — буду вас мирить».
В тот же день, позже, Амин сам позвонил Тараки и предупредит, что официально откажется признавать его главой партии и государства. Не в силах скрыть своего огорчения, Тараки, услышав эти слова, бросил трубку. У меня с собой был маленький пистолет — я отдал его генеральному секретарю. Он сначала положил пистолет в ящик стола, но затем, передумав, вернул: «Пусть лучше будет у тебя, сынок».
«Товарищ Тараки, — предложил тогда Ватанджар. — Дайте нам десять минут, и мы решим эту проблему. Есть план. Есть люди». «Нет, — решительно возразил Тараки. — Это не годится. Вы военные, а не политики, вам лишь бы пострелять». «Тогда потребуйте чрезвычайного заседания Ревсовета или Совмина, — предложил я. — Там мы устраним Амина». «И это тоже не выход». — «Еще вариант: объявите по радио и телевидению, что Амин отстраняется от всех постов в партии и государстве. Созовите наконец Политбюро и в ходе заседания изолируйте сторонников Амина».
Тараки только отрицательно качал головой. «Скажи, — обратился он ко мне. — А командующий гвардией — чей человек, твой или Амина?» «Кто ему первым отдаст приказ, того он и послушает». — Тогда ты проиграл, сынок. И запомните, друзья мои: ради своего спасения я не убью даже муху. Пусть мою судьбу решают партия и народ».
После этого все мы разъехались по своим министерствам.
Вечером, где-то около восьми часов, мне по телефону сообщили, что будто бы Амин объявил о раскрытии им заговора с нашим участием и о том, что мы, четверо, смещены им с министерских послов. Я тут же позвонил во дворец. «Не может быть!» — воскликнул, выслушав меня, Тараки. «Увы, это именно так».
Обстановка накалилась. Однако Тараки по-прежнему запрещал нам пойти на крайние меры. Мы отправились в посольство СССР, чтобы там посоветоваться с советскими товарищами. Посол Пузанов той же ночью встретился с Тараки и Амином, пытаясь их примирить. Знаю, что во время этой встречи Амин требовал безоговорочной отставки для всех четырех «бунтовщиков», но Тараки «отдал» ему только Сарвари: на пост руководителя службы безопасности был назначен другой человек.
Мы, все четверо, жили в одном четырехэтажном доме, в так называемом «старом микрорайоне». Утром Маздурьяр мне позвонил: «Сегодня джума (выходной день), я поехал в Пагман отдыхать». А Сарвари и Ватанджар у меня сидят — совещаемся, что дальше делать. Телефонный звонок: одно высокое лицо доверительно сообщает, что по приказу Амина выделен целый батальон для нашего ареста. Набираю номер Тараки. А он опять за свое: «Не может быть!» Только я положил трубку — снова звонок от того же лица: «Батальон уже вышел». Времени терять было нельзя. Мы наскоро поели, переоделись в национальную одежду и скрылись.
А Маздурьяру не повезло: из курортного местечка Пагман его препроводили прямиком в тюрьму. Туда же Амин упрятал всех наших родственников.
Вы спрашиваете: как удалось спастись нам? Кто нам помог? Пусть это пока останется тайной. Вскоре мы оказались в Софии, а затем в Москве.
Сам Гулябзой не стал нам рассказывать, каким путем им посчастливилось ускользнуть от Амина. Тогда мы воспользовались другими источниками. И вот что удалось выяснить.
Сотрудники нашей разведки укрыли трех бывших министров на «специальной» вилле, снятой для подобных целей неподалеку от советского посольства. Причем, сознавая опасность, исходившую от ищеек Амина, позаботились о тщательной маскировке беглецов. Поместили их не просто в подвале, а еще и в сколоченных, похожих на гробы, ящиках с отверстиями для дыхания. Только глубокой ночью министрам разрешалось покидать эти «гробы», чтобы слегка размять ноги.