Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны
Шрифт:
Сам Амин преподносил мне это так. Когда Тараки в тот злополучный день пригласил его к себе во дворец, Амин, прежде чем отправиться, позвонил своему другу Таруну. Этот Тарун ранее был начальником жандармерии МВД, а теперь занимал высокий пост главного адъютанта Тараки, и его даже сделали кандидатом в члены ЦК НДПА. Амин поддерживал с ним тесные, дружеские отношения. Позвонив Таруну, он поинтересовался: не опасно ли ему появляться? Тот успокоил: поскольку советские товарищи тоже находятся во дворце, опасаться нечего. «Тарун встретил меня внизу, он и мой телохранитель Вазир Зирак пошли впереди, а я вместе с другим своим телохранителем следовал в нескольких шагах сзади. Поднявшись на второй этаж, мы увидели у дверей комнаты, где был Тараки, двух вооруженных автоматами офицеров. Тарун велел им
Амину удалось выбежать из дворца, он вскочил в машину и уехал.
— Так что же это было? — переспросили мы Мисака. — Зачем офицеры открыли огонь? Может быть, сам Амин спровоцировал их на это? С трудом верится, чтобы Тараки вот таким образом захотел расправиться со своим другом да еще фактически в присутствии высокопоставленных советских людей.
— Я могу, как и вы, только строить догадки относительно того, что случилось, — повторил мэр. — Но мне кажется, Брежнев и Тараки в Москве сговорились убрать Амина с политической сцены. Как-нибудь его устранить. В нем видели главное препятствие к ликвидации раскола в партии; к тому же Москву, как мы хорошо видели, смущали левацкие загибы «второго человека».
Остается загадкой: почему Тараки не воспользовался мирными средствами, не собрал пленум ЦК или заседание Политбюро? Был не уверен в том, что открытая борьба принесет ему успех или, как и Амин, просто имел склонность к заговорщицким методам? Да, кажется, оба они одинаково не уважали партийный устав и ни во что не ставили мораль.
В тот же день руководитель афганского государства был изолирован. Ночью Амин собрал заседание Политбюро и утром — пленум ЦК. Он красочно рассказал членам Центрального Комитета о покушении на себя, «организованном по приказу Тараки». «Кандидат в члены ЦК, наш дорогой товарищ Тарун убит, — патетически восклицал Амин. — Они хотели убить и меня — секретаря ЦК партии, премьер-министра! С помощью четырех гнусных и трусливых предателей, которых мы с зам и несколько дней назад изгнали со своих постов, они задумали совершить переворот в партии и государстве. Они занесли меч над нашей великой революцией, но пусть же этот меч покарает их самих». Амин предложил исключить Тараки из партии, что автоматически означало и снятие его со всех занимаемых им постов.
Я и другой член Политбюро Панджшери предложили пригласить на пленум самого Тараки и выслушать его. Амин разгневался: «Тараки ни с кем не хочет разговаривать. Он не подходит к телефону, а своей охране дал приказ убивать всех, кто попытается подойти к дверям его резиденции. Если вы, товарищ Мисак, такой храбрый, то идите к Тараки и позовите его сюда».
Я понял: если пойду, люди Амина убьют меня, а все свалят на охрану Тараки.
Пленум проходил в зале под названием «Делькуша». Вокруг плотно стояли танки, все было оцеплено гвардией и агентами службы безопасности. Вел заседание пленума секретарь ЦК НДПА, министр иностранных дел Шах Вали.
В итоге все единогласно проголосовали за исключение Тараки из партии и за избрание Амина генеральным секретарем. Сразу вслед за этим состоялось заседание Ревсовета, на котором Тараки был освобожден от должности председателя, а избран на этот пост Амин.
Л. Н. Горелов:Одно из помещений нашей военной советнической миссии находилось в том же доме, где проходил пленум. Не помню, сколько времени шло заседание — час или больше, но хорошо помню, что все это время к нам из зала доносились громогласные крики «ура! ура! ура!» Так горячо они приветствовали своего нового вождя. У меня сидел посол — ждал, чем там все закончится. Наконец слышим: выходят из зала. Мы — навстречу. Член Политбюро Шах Вали, сияющий такой, говорит Пузанову: «Поздравьте товарища Амина — он теперь генеральный секретарь».
Ш. Джаузджани:Участвуя в заседании того пленума, я тоже по наивности предлагал Амину пригласить Тараки и выслушать его объяснения. Но Амин сердито бросил: «Это
Лично я не допускал мысли о физической расправе над бывшим генсеком. Однажды я предложил новому руководителю: «Давайте отправим товарища Тараки на длительное лечение в какую-нибудь социалистическую страну». «Но где гарантия, что оттуда он не станет работать против нас», — оборвал меня собеседник.
Впоследствии все разговоры о судьбе свергнутого руководителя партии и государства как-то увяли. Его преемник быстро дал понять, что эти разговоры ему не нравятся. Только еще раз я спросил о Тараки, когда объявили о его смерти. Я поинтересовался у Амина: чем же болел бывший генсек? Амин промолчал.
Некоторые товарищи, особенно из числа ветеранов партии, просили дать им возможность попрощаться с телом умершего, но и этого не разрешили.
Последние дни основателя НДПА и нового афганского президента. О них тоже мало известно. С просьбой рассказать об этом один из нас обратился к вдове президента 65-летней Нурбиби Тараки. Встреча состоялась декабрьским днем 1989 года в ее светлой двухэтажной вилле, расположенной в одном из привилегированных районов Кабула. Полная приветливая женщина, без единого признака былой принадлежности к трону, радушно провела в гостиную, предложила чай, извинилась за приступы кашля, которые то и дело мешали ей говорить.
Начала она с инцидента со стрельбой, который стал первым поводом для расправы над Тараки.
— Я была в спальне, расположенной неподалеку от кабинета, где муж принимал советских товарищей, когда услышала выстрелы. Выбежав за дверь, увидела лежащего в луже крови Таруна. Одна пуля, кажется, попала ему в голову, другая — в бок. Охрана говорит: «Это люди Амина сделали». Кроме того, еще один наш человек был ранен в плечо — врач Азим: он нес чай и случайно попал под огонь.
Это было примерно в четыре часа дня. Советские товарищи тут же уехали. Тараки позвонил Амину: «Зачем ты это сделал?» — спросил он. Я не знаю, что ответил Амин. Тараки попросил, чтобы тот забрал из дворца к распорядился похоронить тело Таруна. «Завтра», — таким был ответ. Подобным же образом отреагировали на эту просьбу начальник генштаба и командующий гвардией, к которым Тараки обратился по телефону. А вскоре всякая связь с дворцом прервалась. Все телефоны молчали. Никто к нам не приходил.
Но муж не очень волновался. Он считал, что восторжествует здравый смысл и все обойдется. Что наконец советские друзья не позволят Амину натворить глупостей. Он не хотел кровопролития, насилия, еще надеялся на добрую волю, на силу товарищеских чувств. Ведь это чистая правда, что он очень любил Амина.
На следующий день от Амина пришла записка: «Прикажите своим охранникам сложить оружие». С нами оставалось два телохранителя — Бабрак и Касым. Оба вначале наотрез отказались подчиниться аминовскому приказу. Тараки их уговаривал: «Революция — это порядок, и поэтому следует подчиниться». «Не верьте Амину, — возражали охранники. — Он убьет вас, как вчера убил своего друга Таруна. Он будет идти до конца». «Нет, товарищи, — мягко отвечал им Тараки, — это невозможно. Мы старые, верные соратники. Я всю жизнь отдал революции, другой цели у меня не было, и любой это знает. За что же меня уничтожать?».
Тогда Бабрак и Касым, чтобы не сдаваться, решили убить один другого. Опять Тараки их отговаривал: «Так нельзя. Подумают, будто вы были заговорщиками и решили избежать справедливой кары». Я тоже убеждала их не делать этого. Мы еще верили, что все образуется.
Они сдались. И мы с ужасом увидели, как палачи Амина поволокли их куда-то, будто козлов на бузкаши. Так людей тащат только на эшафот. И действительно они были убиты почти сразу.
В последующие три дня нас не трогали. Мы жили без всякой связи с внешним миром, как под домашним арестом. Вместе с нами был брат Тараки с двумя детьми, его племянница и племянница брата. Оставались повар и прислуга. Затем всех родственников и персонал куда-то увели. Теперь с нами был только повар по имени Насим. Еще через некоторое время ночью нас разбудили офицеры Амина: «Решено поселить вас в другом помещении. Живо собирайтесь!»