Вторжение. Судьба генерала Павлова
Шрифт:
— Ну-ну… — командующий неопределенно кивнул.
Напряжение спало. Летчики заулыбались, дивясь находчивости командира эскадрильи.
— А нельзя отодвинуть аэродром? От границы… — тихо спросил Павлов у Коробкова. Но в наступившем молчании вопрос прозвучал неожиданно громко и внятно. Поэтому Коробков ответил открыто, широко улыбаясь:
— А кто позволит?
Всю дальнейшую дорогу командующий молчал, обдумывая увиденное.
Инспекционную поездку как будто одобрил, а на самом деле подсказал сам Тимошенко. И, конечно, совет был подан с учетом настроения Иосифа Виссарионовича. Павлову стало понятно, что Сталин недоволен инертностью командующих округами. И в то же время
Почувствовав перемену в настроении командующего, Коробков тоже молчал. Оба генерала долго смотрели на освещенные солнцем леса и холмы.
Граница тревожила грозным безмолвием. Но оба — и Павлов, и Коробков — чувствовали, что главная опасность за спиной — в Москве.
Луга, заливные поймы источали покой и благость. Но Павлов знал, что в дремучих чащобах из-под мха выпирают броневые листы «панцеров». Орудийные стволы задраны с наклоном на восток. Прячась в лесу, ворочается могучий зверь. Куда он прыгнет? Вот в чем вопрос. И в какое время?
Надо быстрее готовить своих и держаться настороже, сколько возможно.
Коробков приготовил дружеский чай, но Павлов отменил это и приказал поднять танкистов по тревоге ровно в полночь, чтобы проверить в действии весь механизированный полк. И, глядя, как распоряжается Коробков, подумал с уважением: «Будущий маршал».
Испытали и связь. Из штаба полка Дмитрий Григорьевич позвонил сразу домой.
— Шурочка! Как дочь? Я — благополучно, как видишь. Вернее, как слышишь. Борис не звонил? Скажи, что я недоволен его молчанием. Скажи, отец, мол, обижается. Ну не хочешь, не надо.
Уже в машине Павлов похвалил Коробкова.
— А связь у вас действует хорошо! — крикнул он, туго повернувшись, насколько позволял воротник. — Разговариваю, а мои словно рядом. Только вот по проводам…
— Да! — отозвался Коробков. — Радио у нас в армейском и дивизионных штабах. Дальше — по проводам.
Дмитрий Григорьевич недовольно тряхнул головой.
— Любая бомбежка может создать проблемы.
Оба понимали, что «радива» не будет. Нутром и Павлов, и Коробков предчувствовали опасность такого разрыва, но исправить даже в ближайшем будущем, до конца года ничего было нельзя. Таких нерешенных проблем в подвешенном состоянии накапливалось изрядно. Поэтому Павлов сделал вид, что, выражая недовольство, заостряет вопрос, а Коробков с бравостью умного и расторопного подчиненного по привычке успокаивал начальство. Он сузил и без того маленькие, глубоко запрятанные глаза, отчего насмешка, изображенная на лице, показалась еще более уверенной и вызывающей.
— Что, Дмитрий Григорьевич?.. Ломанем в случае чего! — Коробков энергично потряс кулаком.
Командующий Четвертой армией умел создавать у начальства легкое, приподнятое настроение. Павлов оглядел его моложавую крепкую фигуру, в которой ощущался большой запас жизненных сил, и подумал еще раз: «Будущий маршал»…
При этом подразумевалось, что первым маршалом станет он сам.
— Ломанем так, — повторил Коробков, — чтобы они сами загадки решали. («Они» — подразумевались немцы. А «в случае чего» имелась в виду война.) Собрали, понимаешь, технику со всей Европы. Но и у нас не меньше.
Словно почуяв расположение командующего, Коробков озорно подмигнул: «Броня крепка, и танки наши быстры!»
Павлов принял этот боевой настрой с одобрением. Провидец мог бы сказать ему, что через несколько дней после начала войны Коробков будет расстрелян за потерю управления
Поднятый в полночь по тревоге полк расползся, как манная каша. К назначенному сроку — трем часам утра — в район сосредоточения пришла половина танков.
На одном из участков Павлов увидел повисший над обрывом крытый грузовик, в котором спали солдаты. В кабине, уронив голову на руль, храпел водитель. Одно неверное движение грозило гибелью. По распоряжению Коробкова два тягача с разных сторон зацепили грузовик и выволокли на середину дороги. Солдаты так и не проснулись.
На разборе Коробков уже не улыбался и, ожидая разноса командующего округом, сам распекал подчиненных. Командир полка был понижен в звании. Потом это решение отменили, назначили новый марш, который прошел на удивление слаженно. Но это не развеяло тягостного настроения у Павлова. Он осознал вдруг, что армия, на поверку, не готова к войне, и опасался что-либо изменить. Нарком не даст согласия, чтобы отодвинуть от границы аэродромы. Склады боеприпасов рассчитаны на то, чтобы следовать вперед, за войсками, за первым броском. А кто гарантирует? Москву тоже можно понять. Любое крупное движение войск может спровоцировать ответную реакцию немцев. И расплата за нее последует быстрее из Москвы, чем из Берлина.
Неужели Сталин прав? И его кажущаяся катастрофической осторожность оправдана? Конечно же, мы не готовы. Дивизиями и полками вместо расстрелянных генералов и полковников командуют мальчишки без опыта. Новые танки хороши, но их мало. Самолеты скопились у границы! Как будто мы не умеем воевать, кроме как громя и наступая. Немного было у России подобных войн. Их даже не упомнишь.
Испания показала, что приходится не только отступать, но и бежать. Надо сказать Копецу насчет аэродромов. И самолеты… пусть их числом поболе. Но разве «И-16» может бороться против «мессершмиттов»? Правда, на подходе новые машины. А когда они будут? Нужен год, чтобы снабдить ими армию… Германия прекратила встречные поставки. А мы все гоним, гоним!
Сталину не перед кем отвечать, а над ним, Павловым, крепко спаянная цепочка военачальников. И еще больше соглядатаев и стукачей. А у гэпэушников разговор короткий. Р-раз — и человека нет. Поэтому придуриваться, придуриваться. И с Копецом не о чем вести речь. Германия хочет войны? Какой вздор! Немецкие войска нависли над нашей границей. Ничего подобного! Мы командирам отпуск разрешаем. И солдатики спокойно спят, а не мокнут в дозорах. Боевая готовность армии? В пределах дозволенного. Как велел Сталин!
20
На воскресную побывку в Синсво Надежда ехала со страхом. К счастью, Ивана не оказалось — начался покос, и мужики ночевали на займище у Лисьих Перебегов. Надежда успела освоиться в доме у тетки как бы заново. И к деревенским присмотрелась спокойнее. В лавке встретила рыжую Верку и даже бровью не повела. Взяла конфет и пряников. Прошла мимо, как ни в чем не бывало. Верка тоже в рот воды набрала.
А сад у тетки буйствовал. Нежным кремовым цветом оделись яблони. Голубым цвели сливы. Белым невестились вишни. Надежда понимала — надо сказать что-то приятное тетке, но слов не находилось. И подумала вдруг, что душа начинает черстветь. Окружающая красота мало трогала, совсем не как в детстве, до стона и слез. И тетка, которой она стольким была обязана, вызывала меньше сочувствия, чем даже соседка Степанида. Та при встречах каждый раз норовит сказать доброе слово. Да разве с теткиными деяниями сравнить?