Вторжение
Шрифт:
— К вам применили насилие, были грубы? — живо спросил человек с пробором. — Виновных мы немедленно…
— Нет! — резко ответил вождь. — Нет необходимости кого-либо наказывать… Они были вежливы и почтительны, как бывают поначалу вежливы вымогатели и шантажисты, которых вы так возвышенно и престижно обозвали американским, понимаешь, блатным словом рэкетиры.
— Рэкет не мой бизнес, — заикнулся хозяин.
— Бросьте! — махнул трубкой в его сторону Иосиф Виссарионович.
Тип в голубых штанах почтительно склонил голову.
— Вы используете этих бандитов в собственных целях, скрывая сие обстоятельство от сообщников. Но хотя я знаю о вас все, придется, понимаешь, отвечать на мои вопросы, ибо мне хочется определить уровень вашей искренности.
— Конечно, — снова вклинился хозяин, — я понимаю… И все же надеюсь…
— Что меня можно шантажировать? — зло сощурился Сталин. — Учтите, это никому не удавалось в прошлом, а тем более сейчас. Да, там у костра ваши люди сказали, что если не сяду в машину, то пострадает молодой друг, который искал в это время съестное в бронетранспортере. Я знал, что вы вовсе не те, кого мы вынуждены, скажем так, опасаться, но ваши головорезы могли, понимаешь, затеять перестрелку с писателем, а мне этого вовсе не хотелось. Поэтому я здесь. Итак, кто вы?
— Старик, — с готовностью ответил хозяин. — Это мое официальное прозвище среди наших друзей и руководителей Организации.
— Что еще за организация? — грубо спросил Сталин. — Наплодили тут на голову правительства тьму неформалов. Мать бы его так, ваш плюрализм хренов! При мне это было бранное, понимаешь, слово с эпитетом «буржуазный». А сейчас вроде как разрешительный «сим-сим» на любое безобразие.
Он еще раз глухо выматерился, неразборчиво, вроде как для себя, но человек, назвавший себя Стариком, прекрасно понял, что выбранился вождь именно в его адрес.
— Это ваши молодчики устроили засаду тем бронетранспортерам? — спросил Иосиф Виссарионович.
Старик утвердительно кивнул.
— А вы хоть знаете, кому подставили ножку?
— Это другая организация, у нее иные принципы и источники дохода.
— Про ваши источники мне известно, хотя их обозначают краснобаи-экономисты и борзописцы левой прессы нейтральным выражением теневая экономика. Правда, сейчас в ходу уже слово мафия, организованная, понимаешь, преступность. И вы один из воротил, пожалуй, даже главный, Пахан, стало быть, в этой шайке.
Человек в бархатной куртке скромно потупился.
— Меня обычно называют Стариком, — со значением сказал он. — Если хотите — Семен Аркадьевич. Впрочем, вам по праву называть меня как угодно.
— Вот именно, — проворчал Иосиф Виссарионович. — Тем более, мне известно, что передо мною Сидор Арсентьевич Головко, доцент кафедры политической экономии университета, ни под судом или следствием не побывавший, весьма опасный преступник, о котором не подозревают или делают, понимаешь, вид, что не подозревают, работники прокуратуры и милиции. Серьезный вы гражданин, Сидор Арсентьевич.
— Народ ценит, — тонко улыбнулся Старик. — Но по сравнению с вами я букашка, товарищ Сталин.
— По сравнению со мною все остальные диктаторы и тираны — букашки, — без тени самодовольства заметил вождь. — А вы даже и не букашка, а всего-навсего амеба. Или скорее вирус… Но опасный.
— Да уж, — согласился Старик. — Мы в состоянии сделать многое. Сотни миллиардов рублей, вложенных в дело, пусть и подпольно, это вам не бык начихал. Но в этом и загвоздка. Подполье! Нам осточертело находиться в нем.
— Понимаю, — Сталин повел рукою с зажатой в ней трубкой, разгоняя сизые клубы дыма, выпущенные им в этот момент, когда лидер теневой экономики толковал про миллиарды. — Вам хочется явить соотечественникам собственное могущество, а для этого нужна не тайная, а явная власть… А кем вы считаете меня?
— Тем, кем вы есть, — быстро ответил Головко-Старик. — Вы наш вождь и учитель. Великий товарищ Сталин.
Когда он произносил эту фразу, Иосиф Виссарионович испытующе глянул на супермафиози, но иронии или какой-либо усмешки не заметил. Хозяин говорил вполне серьезно.
— Но ведь Сталин умер тридцать семь лет назад! — воскликнул вождь.
— Верно, — кивнул Старик, — и я из Одессы, где учился тогда в университете, рванул на ваши похороны, Иосиф Виссарионович. К счастью, в Брянске меня сняли с поезда, ехал без билета… Могли ведь и задавить где-нибудь на Трубной площади. Да… И сейчас не знаю, каким образом товарищ Сталин воскрес. Я — практик, мистицизма не приемлю. Но помимо политэкономии относительно глубоко изучал философию и хорошо помню завет Канта: если не знаешь ничего о некоем явлении, а тебе необходимо действовать, выскажи предположение и действуй исходя из него.
— Неплохой принцип, — заметил вождь. — Крепкий философ, этот кенигсбержец. Жаль, что у нас в Отечестве учение Иммануила Канта никогда не было предметом политической моды. Неплохо бы усвоить его, понимаешь, этику нашим аппаратчикам-функционерам, бюрократам и разнокалиберным жуликам. Вы-то сами про кантовский категорический императив слыхали?
— Поступай так, как хочешь, чтоб по отношению к тебе поступали другие? — спросил Старик. — Как же, как же… Но это, увы, чуждый мне принцип. Ведь исходя из него невозможно отнимать у людей их деньги. А мне нужны именно деньги, много денег, очень много! Ибо только они дают власть!
— Вы примитивный пошляк, гражданин Головко, — поморщился Сталин. — Но я готов выслушать то, о чем собрались мне рассказать…
— Предложить, — вежливо уточнил Старик.
«А что, — подумал вождь, — это идея… Не использовать ли нам этих бандитов в борьбе против ломехузов? Сегодня ночью они уже погрызли друг другу глотки. Пусть грызут и дальше».
— Говорите, — сказал он.
«Действительно, — размышлял Иосиф Виссарионович, — в нашем стремлении защитить землян от Конструкторов Зла годятся и эти доморощенные крестные отцы. По принципу — клин клином… Не ахти, правда, нравственный метод-путь, вовсе не по душе мне толковать с моральными уродами, но столкнуть лбами тех и других в интересах соотечественников сам, как говаривали в старину, Бог велел. Поджигают ведь лес с другой стороны и направляют в сторону огненной, понимаешь, опасности, чтобы искусственно созданное пламя пожрало вызванное стихией. Да, пусть они пожирают друг друга!»