Вторжение
Шрифт:
— Вы правы, теперь это наш… — Иосиф Виссарионович запнулся. — Будем считать — человек.
— Тогда поехали. Маршрут он знает?
Сталин кивнул. Теперь вождь смотрел на дорогу.
— Давайте тогда через Одинцово, на Кутузовский, в центр.
Тут он вспомнил, что до сих пор не выяснил, куда же собственно Сталину надо приехать. Но дал себе слово не спрашивать того ни о чем, ибо вождь есть вождь, он и мысли читает, и вон каких монстров-двойников умеет создавать, и цели у него вроде как благие, хотя благими намерениями вымощена дорога в ад. Но ведь он и в Африке вождь, а вот Станислав Гагарин всего лишь бывший.
Еще недавний председатель Военно-патриотического литературного объединения «Отечество» и кандидат в народные депутаты России, на сей момент он всего лишь глава незарегистрированной, значит, неформальной, организации, обладающей, правда интеллектуальным капиталом в десять-пятнадцать миллионов рублей. Только капитал этот надо еще превратить в материальные, в шуршащие тети-мети, а потому он вроде как генерал без армии, капитан без корабля…
— Не удручайтесь, — не поворачиваясь, сказал Сталин. — У меня ведь тоже нет государства, я больше не Генеральный секретарь и даже документов при себе не имею.
— Я что хочу сказать, — подал голос Вадим. Не Вадим, конечно, а этот самый… «Как же мне его называть?» — внутренне усмехнувшись подумал Станислав Гагарин. — Я что хочу сказать… Если по милицейским правилам, то вы настоящий бомж. Существо без определенного места жительства. Это если грамотно рассмотреть.
— Бомж! — закашлял-засмеялся вождь. — Настоящая находка! Такой находкой я поделюсь с друзьями по возвращении. Надо же! Товарищ Сталин — бомж… Без определенного места жительства! Бомж! Спасибо, Вадим Георгиевич. Вы остроумный человек!
«Он что? Издевается надо мной? — рассердился Станислав Гагарин. — Сам же его и создал, Вадима номер два… Впрочем, как две капли воды похож, и разговаривает по-казаковски».
Тем временем, их автомобиль пронесся улицами подмосковного города Одинцова, еще недавнего небольшого местечка, теперь разросшегося в спальный придаток девятимиллионной столицы-спрута, в большое скопище однообразных домов-коробок, собранных воедино в беспорядочных микрорайонах. Судя по всему, новый город строился без какого-либо плана, не имел единого центра, определяющего лицо более чем стотысячной застройки, отличался разбитыми мостовыми, грязными тротуарами и далеко не провинциальными идиллическими нравами.
Населяли Одинцово люди несколько ошеломленные, ошарашенные близостью хищного мегаполиса, который разлагающе влиял на их неокрепшие местечковые души. Здесь было множество, подавляющее большинство тех, кто вовсе не родился в Одинцове и даже в Подмосковье, и для которых бренное существование в этих краях было случайным. Столичная культура их не затронула. Да и осталась ли она вообще в Москве? В гигантском Вавилоне, ставшем по обличью рядовым евро-азиатским городом, где осколки бывшей Белокаменной с ее сороками сороков великолепных храмов почти растворились в апокалипсической лавине безликих небоскребов, океане панельных хрущоб и мириадах, ордах взбаламученных, сбитых с толку, обворованных духовно лимитчиков?!
«Он тоже виноват в общем оскудении духа», — непременно подумал Станислав Гагарин о том, кто сидел сейчас перед ним, когда Машка одолевала километры мимо знаменитой резиновой фабрики на станции Баковка.
— Не только я один, — медленно повернул голову Сталин. — Что можно спросить с бедного недоучки-семинариста? Начало гонения на русскую культуру положено было, как вы сами хорошо знаете, вовсе не мною. Разве товарищ Сталин выслал из страны цвет русской философии да и иной другой мысли в двадцать втором году?
Разве товарищ Сталин развязал кровавый террор уже с первых дней революции, от которого бежали в эмиграцию ученые и писатели?
Товарищ Сталин только верный ученик того, кто затеял это непотребное дело… Затеянное, кстати говоря, еще в эпоху народников-демократов, понимаешь… Заговор против России сплели во времена Добролюбова, понимаешь, и Софьи Перовской.
— Сами-то вы понимаете, что натворили ваши учителя? — подал вдруг голос Вадим Казаков, не отводя глаз от дороги.
«Ну и монстр! Дает… — восхитился Станислав Гагарин. — Поднял хвост на собственного создателя… Впрочем, этот искусственный и характером должен обладать вадимовским. Уж если создавать двойника, то… Хотя как же тогда тот, с автоматом? У него иной внутренний настрой? На свершение зла… Сюда бы Эдика Маципуло. Он большой спец в монстрологии».
Но Эдик, записавший себя недавно с женой в беженцы из солнечного Узбекистана, находился в Ташкенте, где рвал последние швартовы перед тем как отвалить в лоно всех и вся принимающей Матери России.
Сталин водителю не ответил, то ли не знал, что сказать, то ли не удостоил.
Машина миновала мост с развязкой и спустилась на Минское шоссе.
Стал накрапывать дождь, и Казаков-монстр принялся прижимать Машку вправо, затем остановился у обочины.
— Надену щетки, — сказал он.
Переднюю дверцу Вадим легонько захлопнул и повернулся, расправляя плечи, спиною к Москве, отступив на шаг в сторону от замершей Машки.
Станислав Гагарин ощутил вдруг, как позади надвигается нечто громоздкое и неотвратимое. С оглушающим ревом выметнулось слева черное, удлиненное тело хищного по обводам лимузина и ударило в грудь не успевшего удивиться Вадима Казакова.
V. ОТКРОВЕНИЯ ЛОМЕХУЗОВ
Когда литературный обозреватель модного еженедельного журнала вошел в кабинет главного редактора, то увидел дорогого и ненаглядного шефа, отца родного, как за глаза называли его сотрудники, стоящим у левой стены на голове.
— Входи, входи, — проговорил редактор-перевертыш, — не смущайся… Новый способ изучения работников осваиваю. Посмотрю на тебя в перевернутом виде — и вроде как рентгеном…
Боязливо поглядывая на шефа, обозреватель замер, не двигаясь.
Тот постоял на голове еще с минуту и с завидной ловкостью встал на ноги.
— Это мне мистер Вэбстер подсказал, наш друг — советолог из Нью-Йорка. Помнишь, на чашку кофе к нам прилетал? Говорит, так лучше все проблемы видны. Когда он книжку о России писал, всегда на голову становился.