Вуду
Шрифт:
Молодой уполномоченный послушался Сашкиного отца, добился сначала командировки в колхоз на время посевной, да так и прижился здесь, уж больно люди тут хорошие и место красивое. Обзавелся семьей, народились дети, а сам он стал с годами знаменитым на весь район агрономом.
Сашкин отец искренне любил свою работу, свою деревню, людей, живущих в ней и окружавших его. И люди отвечали ему взаимностью. Сашка видел, понимал это всем своим маленьким сердцем. Он гордился своим отцом. И сейчас, наблюдая, как тот красиво и ладно скачет к нему на самом крупном и своенравном колхозном жеребце, видел в нём своего ангела-спасителя. Надежда на освобождение от порки за этот злосчастный, триста лет ненужный Сашке, солидол приближалась.
Конь под отцом был знатный: вороной до блеска, высокий под два метра в холке и непокорным нравом. Он не мог стоять спокойно, норовил пуститься вскачь, едва удерживаемый сильной отцовской рукой. В колхозе было два племенных жеребца: старый, более степенный, в белых яблоках породистый Жених, и молодой, красивый и крепкий, но совсем неуправляемый Бес. Бес никого не подпускал к себе, злобно наливал кровью свои огромные глаза, кусался, брыкался, сбрасывал с себя сбруи и любого седока. Его можно было только с большим трудом запрячь в двуколку, но никак не для верховой езды. Конюхи поговаривали уже о том, что может быть стоит отправить его на мясокомбинат, но отец решил сам справиться с этой проблемой. Несколько человек запрягали Беса в небольшую и легкую двухколесную тележку, два конюха удерживали вожжи пока отец усаживался на жесткое сиденье. Перехватив ремни вожжей, отец крикнул: «Отпускай!». Бес рванул с такой скоростью и силой, что двуколка моментально скрылось в клубах придорожной пыли. Более трех часов люди у конюшни ждали, что же будет в итоге. «Всё, угробит Бес нашего председателя»,– сокрушались старики. Но вот перед глазами переживавших людей предстала изумительная картина. По деревенской дороге галопом скакал огромный, чёрный и блестящий, весь в белой пене с седоком на спине без седла, ещё норовивший рвануться в любую сторону, но жёстко удерживаемый и управляемый, измождённый и уже покорённый красавец конь по кличке Бес! Отец весь мокрый от пота, с ног до головы покрытый пылью, запыхавшийся и уставший, но довольный и счастливый, соскочил с жеребца. Отцу приходилось ещё крепко держать в руках то, что осталось от сбруи. Не давая коню проявлять своенравия, он обтер обильную, белую и резко пахучую пену с конского тела и отвел его в стойло.
– Разбитую двуколку заберёте возле мелового оврага. И приготовьте надёжное и крепкое седло, завтра на нём поеду, – сказал Сашкин отец, не обращая внимания на восторженные возгласы, похвалу и одобрения столпившихся людей.
Весть эта разнеслась по деревне с невероятной скоростью. Везде, возле колодцев, на фермах и станах, на стариковских дровяных посиделках только и было разговоров о силе и ловкости председателя. Женщины, встретив Сашкиного отца, громко цокали языком и даже хлопали в ладони, старики почтенно снимали свои картузы, одобрительно кивали головами, выражали искреннее уважение за сохранение казацкого умения джигитовки и обычаев отцов и дедов. Отец стеснялся, краснел и отмахивался, он не любил похвалы в свой адрес. Уж так был устроен этот человек. Но с той поры Бес слушался только Сашкиного отца и был его постоянным и верным другом и помощником.
Сашкина защита, спасение и надежда на коне были уже совсем близко. Возле этого уже ставшим ненавистным солидолом в бочке. Отец удивлённо посмотрел на заплаканное, чумазое от слез и грязи с мольбой и надеждой в глазах, детское лицо. Затем перевел взгляд на рядом стоящего конюха и на уздечку в его руках. В глазах старика светились ирония и лукавство, он молчаливо ждал отцовской реакции.
– Что тут у вас?– спросил отец.
– Да, я.… Да, я только.… Да, я только хотел…,– обида, боль и слезы не давали Сашке сказать, что только хотел посмотреть этот солидол, а ему за это так досталось.
Отец наклонился, взял сына под мышки, усадил к себе в седло, вытер своим носовым платком лицо ребенка и посмотрел в детские глаза. Этот взгляд Сашка запомнил на всю жизнь! Всегда нежный и ласковый, ясный, любящий и чистый, сейчас был строгим и суровым, с искренней обидой и укором, проникающим внутрь Сашкиного тела, до самой глубины души!
– Что же ты позоришь меня, сын! Запомни на всю жизнь: не твоё что-то – не смей трогать! Никогда в жизни!
Отец опустил Сашку на землю и повернулся к конюху:
Поделом ему твоя наука, Никита! А бочку сейчас же откати на склад, не давайте повода для проявления детских глупостей! И тому, кто бросил её тут, тоже отпусти пару шлепков, скажешь, что председатель разрешил, – уже с улыбкой добавил отец старику.
Сашка бежал домой, заливаясь слезами, плакал навзрыд от обиды, боли, несправедливости и бессилия что-то изменить или исправить. «Ведь я не собирался измазать чьи-то ворота, а вот как вышло! Хотя, стой! А если бы я уже подцепил на палку этот злосчастный солидол, обо что бы его вытер? Не о ближайшие ли ворота, как другие ребята? Непроизвольно, бездумно как все, по накатанной дорожке? И почему я взял чужое, не своё, без разрешения? Украл, опозорил отца и себя тоже!» – так думал Сашка, вытирая слезы, – «Прав отец, и дед-конюх прав! А я глупец, и поделом мне досталось! Никогда в жизни не возьму чужого, никогда!».
Верный вывод, отцовский наказ и боль от уздечки запомнились Сашке на всю жизнь.
– Не воруешь, не воруешь? А кто у Красновых в огороде подсолнух сломал?– настаивала матушка.
– Мам, так нам баба Вера нам его отдала. Спроси хоть у Витьки, он вон во дворе, – парировал Сашка.
По пути на речку ребята всегда проходили мимо огороженного пряслами надела Красновых. На поле, засеянном кукурузой, выделялись редкие, но высокие и крупные стволы подсолнечника. Самый большой подсолнух с самой крупной шляпкой возвышался с краю, возле самой дороги. Сашке интересно было наблюдать, как обрамленный желтыми листочками серо-черный круг всегда был направлен в сторону солнце. Он поворачивался своё круглое лицо вслед за дневным светилом, словно своим взглядом сопровождал его движение по небесному пути. Утром подсолнух смотрел на восток, к вечеру – на запад. И так каждый день, подставляя себя живительному свету, впитывал энергию и тепло, набирал силу, пока не затвердеет лузга, не нальётся крепостью и маслом семечка, не пожухнет и опадёт жёлтая рамка круга.
Чего греха таить, у ребят давно чесались руки от желания сорвать этот самый большой круглый проводник солнца. Тут не помогали Сашкины уговоры выполнять обещания не брать чужого, их не устрашало неминуемое наказание, не менее страшное, чем за похищенный солидол. Ребята были настроены решительно и без участия Сашки. Казалось, что судьба подсолнуха-великана предопределена окончательно и бесповоротно. Но тут, словно из-под земли, вырастала зловещая, похожая на сказочную бабу Ягу, фигура бабы Веры, такая же сгорбленная, старая и морщинистая, с палкой-клюкой в руках. Она грозила своим кривым коричневым пальцем и скрипучим хриплым голосом.
– Уж я вам сорву, анчутки окаянные! Прясла мне изломаете! А то я вас сейчас этой палкой, да по спинам! – скрипела бабка, прогоняя детей.
Она всякий раз обзывала ребят анчутками или бесенятами. Правда, обзывалась беззлобно, больше для острастки, что только веселило их. Внешний вид и угрозы не пугали ребят, но получить клюкой по спине явно не хотелось. Поэтому заветный подсолнух оставался на месте.
А вчера, как обычно, проходя мимо, ребята надеялись увидеть заветный подсолнух, но на месте его уже не было. Ребята опешили. Кто мог посягнуть на их, казалось уже присмотренный и примеченный предмет вожделения? Опять неожиданно, словно из-под земли появилась баба Вера. Она протягивала Сашке подсолнух, тот самый желанный зеленовато-желтый круг туго набитый серо-черными семечками.
– Держите, анчутки! Для вас же растила и от вас же берегла, чтобы хоть чуть-чуть налился зрелостью. Да наломайте ещё початков в огороде. На костре подпечёте, вкусно будет. Да только прясла мне не поломайте! – махнула клюкой бабка.
– Спасибо, бабушка! – почти хором ответили ребята и бросились ломать початки кукурузы.
А Сашка стоял растерянный и смущенный, держа в руках, не украденный, а полученный за выдержку, соблюдение отцовского завета и своего обещания, подарок! И голос бабки не казался уже Сашке скрипучим, и лицо было не таким уж морщинистым и старым, а даже симпатичным, с какой-то девичьей задоринкой и блеском глаза. Только руки, заскорузлые и натруженные, со скрюченными пальцами были такими же старыми и некрасивыми. Сашке так захотелось погладить эти руки. Он прикоснулся к ним, провел своей маленькой ладошкой по узловатым пальцам, как бы прося прощения за плохие мысли, за свое пренебрежение к старости, которое он допускал ранее при виде этой старушки. Баба Вера всё поняла, поняла без слов, и в её глазах навернулись слезы.