Вундеркинды

Чабон Майкл

— Это я, Грэди.

Послышался скрип кресла и сдавленное «ой», когда Ирвин попытался подняться со своего места.

— Не надо, не вставай, — сказал я, открывая дверь. Переступив порог, мы окунулись в прохладную сумеречную атмосферу старинной будки-кладовки. Сам ручей высох еще в середине двадцатых годов, но, несмотря на все усовершенствования Ирвина, в будке сохранился острый запах артезианской воды и ощущение, что на стенах постоянно подрагивают неровные отблески, как будто вы находитесь в пещере, а тягучая монотонная музыка, которую так любил Ирвин, это всего лишь звук воды, падающей со сталактитов в бездонное подземное озеро.

— Входите, входите. — Ирвин отложил книгу и, обхватив

обеими руками больное колено, с трудом поднялся со стула. Я подошел к нему, мы обменялись рукопожатием, и я представил ему Джеймса. Последний раз мы виделись с Ирвином в январе. Прошло всего около трех месяцев, но я с удивлением отметил, что его волосы совсем поседели. Похоже, семейные неурядицы дочерей, последовавшие одна за другой, не прошли для Ирвина даром. У него были темные круги под глазами и усталый вид человека, измученного долгой бессонницей. Хотя Ирвин оделся так, как обычно одевался на праздники и семейные торжества, — черные брюки, грубые черные башмаки, рубашка и галстук, — но рубашка была мятой, под мышками проступили темные пятна, и выбрит он был так же плохо, как офицер Пупсик: на щеках остались клочки жесткой серебристой щетины и многочисленные порезы.

— Великолепно выглядишь, — сказал я.

— Что с твоей ногой? — Он убавил звук стереопроигрывателя. — Ты хромаешь.

Я покосился на Джеймса.

— Так, маленькая неприятность, — бросил я и добавил, видя, что мой ответ не удовлетворил Ирвина: — Собака укусила.

— Тебя укусила собака?

Я пожал плечами:

— Да, укусила, хочешь — верь, хочешь — нет.

— Разреши, я посмотрю, — он указал пальцем на мою ногу. — Пойдем к свету.

— Да брось ты, Ирвин, ничего страшного со мной не случилось. Лучше скажи, что ты читаешь?

— Ничего не читаю. Пойдем, я посмотрю.

Он ухватил меня за локоть и попытался увести от кресла к стоявшему в углу торшеру с треснутым стеклянным абажуром. Я вывернулся и пошел посмотреть, что он читал перед нашим приходом, поскольку обожал дразнить тестя, донимая его язвительными замечаниями по поводу увлечения разным легковесным чтивом, вроде «Использование газопроницаемых материалов в полимерных композициях» или «Современный анализ тональных композиций итальянских духовных песнопений XVII века». Когда ему хотелось по-настоящему развеяться и отдохнуть от серьезных книг, он мог взять с полки какой-нибудь труд Фреге или замусоленный томик старины Джорджа Гомоуса и, закурив одну из своих вонючих кубинских сигар, на многие часы погрузиться в чтение. Он перевернул раскрытую книгу вверх обложкой и оставил лежать на подлокотнике кресла, я заметил голубую библиотечную наклейку и прочел название, написанное белыми буквами на корешке книги: «Пойма большой реки». Я покраснел и взглянул на Ирвина — его лицо тоже сделалось ярко-пунцовым.

— Ты взял ее в библиотеке?

— Никак не мог найти свой экземпляр. Пойдем. — Он потащил меня к торшеру. После превращения будки-кладовки из продовольственного склада в резиденцию Ирвина в ней образовались три особые зоны, разделенные четкими, хотя и невидимыми границами. Читальный зал, где стояла пара кресел с высокими подголовниками, две лампы и электрический камин; стена была увешана полками, на которых расположилась обширная библиотека Ирвина — книги по металлургии и многочисленные труды по теории музыки. В центре находилась лаборатория: металлическая раковина и пара длинных рабочих столов, один заваленный инструментами, другой идеально чистый, на этом столе Ирвин проводил свои опыты по механике и химии — от починки старого тостера до изобретения особого клейкого вещества, перед которым не устоит даже тефлоновая поверхность. В дальнем углу будки стояла складная походная кровать, накрытая байковым одеялом, и холодильник, забитый банками «Айрен сити лайт»; ежедневно ровно в пять часов вечера Ирвин выпивал одну банку — не более и не менее, — руководствуясь исключительно соображениями медицинского порядка, — методичность, достойная зависти и искреннего восхищения. Когда Ирвину перевалило за шестьдесят, он заново открыл для себя одну непреложную истину, что, к моему величайшему удивлению, случается с очень немногими мужчинами: залогом абсолютного мужского счастья и душевного равновесия является хорошо оборудованный домашний бар. Мы однажды попытались подсчитать, сколько часов Ирвин провел в своей будке, результат не превышал среднестатистические показатели для мужчины пенсионного возраста — двадцать тысяч часов. Думаю, что Айрин усомнилась бы в точности наших расчетов.

— Сюда. — Ирвин сдвинул в сторону мою книгу и, похлопав ладонью по подлокотнику кресла, выбил густое облако пыли. — Грэди, ставь ногу. Джеймс, присаживайся.

Я ухватился за плечо Ирвина, чтобы удержать равновесие, поставил ногу на подлокотник и, закатав брючину, осторожно спустил носок. Утром мне некогда было заниматься перевязкой, и сейчас вид раны заставил меня вздрогнуть. Четыре дырочки, оставленные клыками Доктора Ди, потемнели и сморщились, зато сама лодыжка сильно распухла, вокруг укуса расползлось красное пятно с редкими вкраплениями серовато-желтого цвета. Я захлопал глазами и отвернулся. Почему-то мне стало стыдно.

— Выглядит скверно, — заметил Джеймс.

— Инфицированная рана, — сказал Ирвин и наклонился, чтобы получше рассмотреть мою ногу. На меня пахнуло маслом для волос, потом и запахом нового кожаного бумажника с легким оттенком апельсиновой цедры и листерина — я узнал аромат «Отважного тигра», лосьона после бритья, которым Ирвин пользовался в особенно торжественных случаях. Я крепко зажмурил глаза и подумал, суждено ли мне еще когда-нибудь вдохнуть эти знакомые запахи.

— Когда это случилось? — спросил Ирвин.

— Вчера вечером. Ему сделали все необходимые прививки, — добавил я, полагая, что в случае с Доктором Ди мое предположение, скорее всего, соответствует истине. — Лучше скажи, с чего вдруг ты взялся перечитывать этот старый роман?

— Не знаю. — Ирвин пожал плечами. — Вчера был в библиотеке и случайно наткнулся. Я думал о тебе. — Он шлепнул меня по колену, удар получился чувствительным — раненая лодыжка отозвалась дергающей болью. — Стой, не двигайся. Сейчас проведем дезинфекцию и сделаем перевязку.

Ирвин распрямился и отправился в свою лабораторию. Я стоял не двигаясь и смотрел на карту Марса, которую Ирвин вырезал из журнала «Нэйшнл Джеографик», и прикрепил цветными кнопками к стене над своим креслом. Растроганный его заботливостью, я с трудом сдерживал слезы.

— Итак, Джеймс, — сказал Ирвин, роясь в своих шкафах и ящиках; он вытаскивал пузырек, внимательно читал этикетку и запихивал его обратно, — насколько я понимаю, тебе нравится Франк Капра.

Я был уверен, что никогда не рассказывал тестю ни о Джеймсе Лире, ни о его увлечении кинематографом. Я с удивлением посмотрел на Джеймса. Он стоял возле кресла, сжимая в правой руке открытую книгу, а левую как-то странно прятал за спиной.

— Э-э, да, нравится… то есть нравился… Он умер прошлой осенью.

— Я знаю. — Ирвин вернулся в читальный зал, прихватив из лаборатории пакет с ватными тампонами, бутылку изопропилового спирта, бинт, рулончик скотча и потрескавшийся, наполовину использованный тюбик дезинфицирующей мази. Он тяжело вздохнул и начал медленно сгибаться.

— О-о, — простонал Ирвин, опускаясь на свое искусственное колено, — ой… ай!

Он смочил спиртом ватный тампон и стал осторожно промывать рану. Я вздрогнул.