Вурди
Шрифт:
— Хорошо, — повторил Бо, поднимаясь с земли и отряхиваясь. Нелюдим с нескрываемым отвращением смотрел на его перепачканное грязью лицо. Хромоножка с грустью взглянул на дерево. Потом на Гвирнуса. — Мне снился плохой сон, — пожаловался он.
— Всем, — хмыкнул нелюдим.
— Ладно, я пошел, — сказал Хромоножка, направляясь к калитке.
— Это не сон, — сказал ему в спину Гвирнус.
— Я знаю, — ответил, не оборачиваясь, Бо.
— А чего ж ты улыбался, а?
Воздух после дождя заметно посвежел. Мокрая рубаха прилипла к телу. Гвирнуса бил легкий озноб (а
— Сволочи, — сквозь зубы процедил он, разглядывая затоптанные сельчанами грядки.
Гвирнус наклонился, поднял оставленную Питером веревку, намотал ее на локоть. Хмуро взглянул на дуб. Охотник никак не мог отделаться от ощущения, что вот-вот раздвинется листва и из нее высунется курчавая голова Ганса с ехидной ухмылочкой на губах: мол, как я вас всех тут, а? «Нет, — решил Гвирнус, — это же не повелитель какой. От повелителя так и вправду жди. А этот…» Гвирнус устало махнул рукой.
Мертв он. Мертвее не бывает.
Он поправил сбившиеся на лоб мокрые волосы. Подошел к крыльцу. Привязанный к перилам Снурк радостно вилял хвостом. Гвирнус погладил его по мокрой спине:
— Что? На волю хочешь? Ладно, дуй отсюда, наделай щенят, чтоб им всем!
Отпущенный на свободу пес тут же легко перемахнул через забор и затрусил по дороге к дому Ойнуса.
«Ага. Так я и знал! — подумал нелюдим. — Жди, Ойнус, прибавления. С твоей рыжей вишь какие лисята пойдут». Он хмыкнул и повернулся к двери.
— Все. Ушли, — сказал Гвирнус через дверь, обращаясь к Ай-е. Ему не хотелось нежданно вваливаться в дом — мало ли у них свои, бабьи разговоры.
Выждав немного, он дернул за ручку, но дверь была заперта.
— Ай-я! Что за шутки! Ушли они. Открывай!
За дверью что-то шумно завозилось, громыхнула упавшая табуретка, потом все стихло.
— Илка, ты?
Тишина.
Гвирнус невольно оглянулся на дуб. И как-то сразу весь вспотел.
«Только этого еще не хватало. Ай-я, милая, что с тобой?»
Он выхватил из-за голенища нож и, просунув лезвие в щель, скинул крючок. Распахнул дверь.
В нос ударил резкий запах эля.
— Т-ты? — пробормотал чей-то пьяный голос. Он с трудом узнал — Илка. Мешковатая фигура в грязном, залитом элем платье сидела на табуретке, покачиваясь из стороны в сторону, бормоча под нос ругательства, то и дело всхлипывая, шмыгая носом, сплевывая прямо на пол желтоватую густую слюну. Бессмысленный взгляд вяло скользнул по нелюдиму.
— Явился… г-голубчик! — пробормотала Илка. Ее раскрасневшееся лицо расплылось в ядовитой ухмылке. — Х-хороший эль! Х-хо-рошие люди. Добрые, да? — Она потянулась крючковатыми пальцами за стоявшим на столе кувшином. — Н-ну, что смотришь? Вон она… Лежит… Ха!
— Ай-я?!
Гвирнус наконец увидел ее беспомощно раскинувшееся на полу тело, тут же забыв о Гансе, Снурке, о пьяной до бесчувствия Илке.
— Ай-я? — робко повторил он.
Лежавшая на полу женщина застонала.
— Жива она, — глупо хихикнула Илка.
— Мертва. Мертвее не бывает, — прошептала Ай-я, заходясь в беззвучном плаче. — Нет, не я. Он… Он… — Ее руки обнимали, мяли, тискали, поглаживали живот, и Гвирнус вдруг с ужасом понял… похолодел… пробормотал, чувствуя, как немеет во рту язык:
— Умер, да?
Часть
ГЕРГАМОРА
ГЛАВА ШЕСТАЯ
К вечеру в Поселке слегло трое мужчин: Ойнус, Гей и один из охотников — одноглазый Рольф, больше известный под прозвищем Глазастый, ибо единственный его левый глаз не закрывался даже во сне. Рассказывали, в детстве бедняге посчастливилось нарваться на ведмедя, вот и распрощался с глазом, а заодно и со всей правой половиной лица. Улыбнется — кого хочешь в дрожь вгонит. Поговаривали, потому и охотник удачливый: как на какую зверюгу посмотрит, так та и замрет.
Наутро и до женщин дошла очередь. Сначала к Лите привязалось. Ночью они с Норкой Ганса элем поминали. А как рассвело — Норке ничего, а Лита пьяным-пьяна. Время прошло, эль уже давно из головы выветрился, но Лита по-прежнему — ноги не держат, глаза блестят, и все время пить просит. Норка в нее полведра влила — все без толку. А потом и того хуже стало. Норка из дома Литы как ошпаренная выскочила и ну по Поселку языком молоть: мол, баба-то по смерти мужа совсем рехнулась. Зверюга лесная, а не баба. Рычит. Воет. Колесом по хижине ходит. Всю посуду в доме перебила, всю пыль собой подмела. С губ пена желтая. На шее желвак синюшный — почти с кулак будет, а как платьем за гвоздь зацепилась, порвала, так и видно стало, что вся такая. С ног до головы. Синюшная. В прыщах. А которые из них прорвались, так из них кровища хлещет. Лита же чешет их нещадно, как есть рвет, кровищу по себе размазывает. Ужас.
Ладно бы только это, рассказывала подругам Норка. Хуже. Куда хуже.
— Вот смотрите, — приподнимала она подол платья, — видите? Да не здесь, это меня Питер на днях поколотил. За что? Ну понятное дело, глянула на кого не так, уж не знаю, что ему померещилось. Вот! — Она тыкала пальцем в красное пятно на ляжке. — Кусила меня. Ни за что. Хорошо, ногу успела отдернуть. Не до крови. Бешеная она. Точно. Может, кто ее покусал?
Еще темнеть не начинало, как Поселок новая весть облетела: о гибели семьи горшечника. Зашел к нему кто-то по делу, видит — лежат как миленькие Гей да его сынок, Сай, на нерасстеленной постели, не шевелятся. Только мухи под потолком жужжат. И не просто лежат. А с вывертом. Будто перед смертью сами себя узлом завязали. Сай уж и опух весь. Голые ножки из-под рубахи вывалились, и видно — раздуло, того и гляди кожа лопнет. А Гей еще ничего. К полудню помер. На вид вроде здоров совсем. Зато если приглядеться как следует — вся рубаха в бурых пятнах. Видать, чирьев-то под рубахой не меньше, чем у Литы, будет. А с лица ничего. Даже улыбается невесть чему. Только улыбка опять же улыбке рознь. На эту глянешь и обомрешь. Радовался он, что помирает, вот на эту-то радость и страшно глядеть.
— А что ж Илка? — спрашивали в Поселке.
— Висит Илка. Насмотрелась, видно, на Сая-то с Геем, и пошли мозги кувыркаться. У кого хочешь с такого закувыркаются. Вот руки на себя и наложила. Только, говорят, шепнула перед смертью кое-что.
— Это кому ж шепнула?
— А вурди ее знает. Теперь уж все говорят.
— Так ведь про что говорят-то?
— Э… так вам и скажи…
— Ну… пошли тянуть…
— Ладно. Будет вам. Неужто не слышали? Про Ай-ю, колдунью то бишь, про кого же еще?