Введение в славянскую филологию
Шрифт:
Те или иные конкретные магические функции проступают во многих идущих из древности словах и словесных выражениях с неизменным постоянством. В виде примера можно указать на следующий не лишенный интереса факт. Исследуя такой феномен языческой славянской магии, как «ограждение пространства голосом от вредоносной и нечистой силы», Н. И. Толстой говорит: «Русское чур, которое выкрикивалось для защиты от нечистой силы, создавало, по представлениям древних восточных славян, такое же огражденное пространство, о котором речь шла выше. Слово чур было бранным, матерным. Первейшей и древнейшей функцией матерщины была защита от нечисти, о чем уже имеется немалое число свидетельств» [97] .
97
Толстой Н. И. Очерки славянского язычества. С. 430.
Заговоры
Не проводя никаких сравнений, здесь лишь хотелось бы указать, что в основе молитвы христианина тоже лежит вера человека в то, что из его слова может родиться дело. Более ста лет назад святой праведный Иоанн Кронштадтский записывал в своем дневнике «Моя жизнь во Христе»:
«Словесное существо! Помни, что ты имеешь начало от слова Всетворца и в соединении (через веру) с зиждительным словом, посредством веры, сам можешь быть зиждителем вещественным и духовным»; «Помни, что в самом слове заключается возможность дела; только веру твердую надо иметь в силу слова, в его творческую способность» [98] .
Православие, как известно, не отрицает определенной действенности языческих колдовских словесных текстов, однако четко указывает, что «помощь» практикующему чародею приходит от злых сатанинских сил. Такая «помощь» таит огромную опасность:
98
Кронштадтский Иоанн. Моя жизнь во Христе. Т. I–II. СПб., 1893. Т. I. С. 133–134.
«Кто в каком слове упражняется, — на заре христианства писал св. Петр Дамаскин, — тот получает свойство того слова, хотя этого и не видят неопытные, как видят имеющие духовность» [99] .
Язычники (и славяне-язычники, разумеется, не составляли какого-либо исключения из этого) были беззащитны против власти самых темных сил духовного плана. Однако восточнославянский мир в конце концов вышел из-под их «контроля» в результате принятия христианства по греческому образцу.
99
Дамаскин Петр. Творения. М., 1993. С. 134.
Приводя эти слова древнего подвижника, свят. Игнатий Брянчанинов сказал в XIX в.: «Если же ты позволил исписать и исчеркать скрижали души разнообразными понятиями и впечатлениями, не разбирая благоразумно и осторожно — кто писатель, что он пишет: то вычисти написанное писателями чуждыми, вычисти покаянием и отвержением всего богопротивного» (Брянчанинов Игнатий. Соч.: В 6 т. СПб., 1886. Т. I. С. 113.)
Уже цитированная исследовательница указывает, что посмертное существование человека нередко мыслилось славянами где-то на космических просторах:
«Луна, месяц и звезды — распространенные космические знаки на средневековых югославянских надгробиях. При сравнительном анализе их раскрывается красноречивая картина устремления духа умерших в космос, пути его к небосводу, вдоль Млечного Пути, к Луне и звездам в „вечный мир“» [100] .
Мир умерших предков мог представляться и как расположенный где-то в недрах земли. При этом «Независимо от подземного или космического расположения, как и за горизонтом, за морем природа его представляется некоторым подобием земной» [101] .
100
Велецкая Н. Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. С. 22.
101
Там же. С. 26.
На идею воскресения людей после смерти славян-язычников наводила неизменно повторяющаяся смена природных циклов. Казалось, время идет по замкнутому кругу. Люди всю жизнь наблюдали, как природа умирает зимой (облетают листья с деревьев, желтеет и сохнет трава и т. д.), но затем возрождается (вновь зеленеют деревья и трава снова рождается). Это естественно вызывало надежду на то, что с людьми происходит нечто аналогичное.
Небезынтересно, сколько времен года усматривали, следя за природными изменениями, древние славяне. Л. Нидерле писал: «Славяне различали четыре времени года: зиму, яръ — весну, лето, есень — осень…» [102] . Н. И. Толстой был более осторожного мнения, указывая, что «в нашем распоряжении имеется множество этнографических данных о том, что славяне в древности, а в сельских, деревенских краях почти до наших дней, делили год не на четыре, а только на два больших годовых отрезка — лето и зиму. <…> Таким образом,
102
Нидерле Л. Славянские древности. С. 454.
103
Толстой Н. И. Очерки славянского язычества. С. 27, 30.
Сутки делились древними славянами пополам — на день и ночь (день, видимо, мистически соответствовал в их языческих обрядах лету, а ночь зиме). День мог также делиться на две половины на основе наблюдения за солнцем, поднимающимся от восхода до точки зенита и затем опускающегося из зенита к линии горизонта (часы стали различать лишь в позднейшие времена). Активизация злых духов предполагалась не только в полночь, но и в полдень, «в очень опасное время суток», по выражению Н. И. Толстого. О полуденных злых духах Н. И. Толстой писал: «Нечисть, появляющаяся в этот миг, имеет даже свое особое название. У русских это женская особь полудница — страшная, уродливая или, наоборот, очень красивая женщина, появляющаяся на полях ровно в полдень в период цветения и созревания хлебов, и мужская особь полуденник, представляющий опасность для малых детей. В Полесье полудзенник — призрак умершего неестественной смертью, страшный, черный человек, появляющийся в полдень. На Гомельщине (с. Великое Поле, Петриковск. р-н) детей не пускают в полдень на реку, „чтобы полуденник не утащил“, т. е. водяной, появляющийся в полдень… (Далее Н. И. Толстой на примерах демонстрирует „общеславянский характер этого персонажа“. — Ю. М.) <…> Полдень длится очень недолго, в сущности один миг, и в этот миг полудница или полуденник может, по народным представлениям, сразить человека, затем угроза исчезает, в то время как полночь со всеми ее опасностями — лишь начало глухого периода ночи, который длится до первых петухов» [104] .
104
Толстой Н. И. Очерки славянского язычества. С. 34–35.
Особняком стояла в языческом календаре ночь под Ивана Купалу. С ней связано много специальных обрядов. Это «ночь присутствия и разгула нечистой силы… это также ночь почитания земли, плодоносной и подготовившей свой урожай» [105] .
Славянские языческие боги
105
Там же. С. 35.
Прокопий Кесарийский четко указывал на следующую особенность языческих верований славян:
«Они считают, что один (курсив мой. — Ю. М.) только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды».
Между тем «Повесть временных лет» сообщает под 980 (6488) г.: «И нача княжити Володимеръ в Киев единъ, и постави кумиры на холму вн двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь. И жряху имъ, наричюще я богы, и привожаху сыны своя и дъщери, и жряху бсомь, и оскверняху землю требами своими».
Поскольку языческие боги безоговорочно называются здесь в перечислительной манере, может сложиться впечатление, что речь идет о равнозначных фигурах. Добавим, что помимо названных в данном тексте Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоши восточные славяне поклонялись также Велесу (Волосу), о котором в данном перечне не упоминается.
Не указанное здесь верховенство «творца молний» (Перуна), о котором, однако, упоминает Прокопий, давало себя знать и многие столетия спустя в атавистических представлениях простых славян [106] .
106
Некоторые авторы пробовали оспаривать верховенство Перуна, так и не приведя каких-либо весомых исторических фактов в подтверждение подобных своих сомнений. Например, характер в основном чисто интеллектуального воззрения имеет точка зрения филолога и историка Е. В. Аничкова, высказанная в его книге «Язычество и древняя Русь» (1914), что первенство Перуна стало осознаваться славянами якобы весьма поздно. Не вдаваясь во встречные споры, просто снова напомним о тексте Прокопия, относящемся к VI в. и повествующем о славянском Перуне как «владыке над всем».