Вы просили нескромной судьбы? или Русский фатум
Шрифт:
– Вместе сходим, – проворчала старуха. – Сорок дней сестре скоро... Вот только не знаю я, когда эти сороковины, ведь не определили дату ее смерти-то, – всхлипнула она внезапно.
– А что же за черный бриллиант, если не секрет?
– Ну, как же. Тот, кто подержит его в руках, всенепременно станет счастливым, – внезапно улыбнулась старуха. – Его Анастас, муж Полиандры, во время войны на мешок картошки выменял... Что же ты молчишь, молчать вредно! Ты женатый хоть?
Санчес закинул ногу на ногу и сказал:
– Личной жизни нету!
– А
– Да, тетя, – не стал отпираться Санчес, хмурясь и улыбаясь одновременно, ему вдруг стало как-то необычайно легко, словно это вреднющая старушенция и впрямь была его родной теткой.
– Мужичонка озорной! – хмыкнула старуха. – Вон глаза-то как сверкают!
– Почему же? – Озадаченный Санчес подал старухе палку, та встала, но, не ступив ни шагу, снова села, словно ноги ее не держали.
– Я в туалет, тетя Изабелла, – извинился Санчес. – Можно?
Старуха кивнула.
– Иди, там бачок не работает, – предупредила она.
И Санчес, закрывшись, сел на унитаз и задумался, вспоминая, как в банке с пшеном обнаружил довольно странный улов – крупную черную стекляшку, похожую на необработанный минерал.
– Неужели это счастье, которого я просил?.. – Включив воду на полную мощь, он умылся и сразу почувствовал облегчение. – Кому же продать бриллиант, если он подлинный?! – Глубокая морщина прорезала переносицу вора, да так и осталась на ней до конца жизни...
Когда он вернулся в комнату, на столе стояла китайская водка со змеей и женьшенем «Ханжа».
– Давай помянем тетю Полиандру, Шмуль, – тихо предложила старуха Мордахина. – Садись-ка и закуси по русскому обычаю!
На столе лежала все та же кулебяка, и Санчесу, которому кусок не лез в горло, стало не по себе... «Ханжа» обожгла горло, как всякая водка, и внезапное предвкушение счастья пробило его до костей. Санчес даже закашлялся, горько рассмеявшись при этом. Старуха тоже выпила стопку и теперь кивала и плакала, глядя на племянника. Они отвели душу, Санчес попрощался, клятвенно обещая заходить в гости и даже привести свою девушку, когда она у него появится.
– Женись, котлет домашних поешь, – проворчала Изабелла Ильинична ему вслед. – Изгулялся, поди!..
На улице была ночь, звенели цикады из чахлой травы под липой у дома, время летело кубарем, как пьяный человек с горы...
– Черная стекляшка, черная стекляшка, черная стекляшка... – повторял Санчес. – Нет, хорошо, что не выбросил, а было желание, – внезапно вспомнил он, садясь в оставленные в ближнем переулке «Жигули».
«Я хочу своровать один раз, но чтоб хватило на всю жизнь и как отрезало! А то порой у меня деньги есть, а мне все равно воровать охота, словно черт меня ногой в зад толкает!» – со смехом вспомнил он свою просьбу о счастье и завел машину.
Вместе с «Жигулями» отъехали его латинский с горбинкой нос и цвета оливок лицо, очень смуглое по сравнению со среднерусским.
НЕ СУЙ СВОЙ НОС!
Поздно ночью Изабеллу Ильиничну разбудил скрежет ключа, но ее это нисколько не напугало – именно в такое вот неурочное время к ней забегала внучка Дуня, которой порой требовалось переночевать после работы.
Изабелла Ильинична поднялась потихоньку, накинула халат на теплую пижаму и вышла на кухню, опираясь на палку и беззастенчиво стуча ею по дощатому полу. Внизу давно никто не жил, хотя днем там работала межгалактическая контора по трасту.
Дуня Мордахина сидела на кухне в кресле и зевала, глядя на закипающий чайник несколько осоловелым взором.
– Привет, ба, – улыбнулась она Изабелле Ильиничне, еще раз зевнув. Дуня мало походила на свою фотографию на столешнице.
Днем Дунечка работала в театре, играя зайчих и красных девиц в сказках, а вечером пела в ресторане «Русская Классика», где наряду с грибной похлебкой «подавались» оперные арии и русский народный свист, который в ресторане именовали «художественным».
Изабелла Ильинична с наслаждением смотрела на смуглую, в мелких коричневых родинках шею Дуни, она ей напомнила ее собственную шею в молодости. Пушок на Дуниных ушах и блестящие длинные локоны в семье Мордахиных передаются по наследству, с удовольствием подметила она.
– Ну, и как там?.. – Кивнув на закипающий чайник, Изабелла Ильинична осторожно опустилась на стул.
– Я беру только высокие ноты, ба. – Дуня снова зевнула и выключила плиту. – Ты ж меня знаешь...
– И правильно, Дунечка, бери только самые высокие нотки, как все Мордахины, а мне вот Полиандра только что приснилась, – вдруг вспомнила Изабелла Ильинична. – До чего ж она страшучая в гробу...
– Тетя Полиандра? – уточнила Дуня и добавила: – Да-а-а, таких, как она, больше нет. Тетка Полиандра неповторима!
– О чем говорить, когда нечего говорить? – проворчала старуха Мордахина. – Если бы не бриллиант...
– Ба, а ведь нашли его, – заваривая в чашке пакетик с чаем, обернулась Дуня.
– Кого? Бриллиант? – подскочила Изабелла Ильинична.
– Убийцу-маньяка из Капотни. Мне сегодня Виталий Андреевич звонил из прокуратуры. – Дуня зевнула.
– Что за Виталий Андреевич? – недовольно протянула Изабелла Ильинична.
– Знакомый. Он входит в число тех, кто имеет доступ к делу, – наливая чай в блюдце, объяснила Дуня.
– К делу об убийстве Полиандры, ты хочешь сказать?
– Ну что ты, ба, к делу о маньяке из Капотни! – Дуня рассмеялась.
– А бриллиант при нем был? – Мордахина с надеждой смотрела на внучку.
– Ни про какой бриллиант они не говорили, ведь в Кисельном переулке была задушена некая гражданка Агафонова, а маньяк был пойман на ее трупе по горячим следам, ну и сознался еще в тринадцати убийствах, когда его прижали, в том числе и в убийстве тетки Полиандры. – Дуня с наслаждением начала пить чай.