Вы, разумеется, шутите, мистер Фейнман!
Шрифт:
Выходит, кое-чему я от него все-таки научился — его метод взлома сейфов был не многим чудотворнее моего. А еще смешнее то, что наш высокопоставленный капитан потребовал для себя супер-рассупер-сейф, люди бог весть с каким трудом заволокли его в кабинет капитана, а тот не потрудился хотя бы новую комбинацию установить.
Я прошелся по офисам моего здания, пробуя две фабричные комбинации, — они открывали один сейф из пяти.
А вот в ВАС Дядя Сэм не нуждается!
После войны армия выскребала по сусекам молодых людей, чтобы отправить их в Германию служить в оккупационных войсках. Во время войны людям порою давали отсрочку от призыва по иным, нежели медицинские причинам (мне ее дали потому, что я работал над созданием бомбы), теперь порядок изменился на противоположный и на передний план вышли причины именно медицинские.
В то лето я работал под началом Ганса Бете в компании «Дженерал Электрик» — в Скенектади, штат Нью-Йорк, и, помню, чтобы пройти медицинскую комиссию, мне пришлось ехать довольно далеко — если не ошибаюсь, в Олбани.
В призывном пункте я получил кипу анкет, которые надлежало заполнить, и, заполнив их, я принялся обходить клетушки, в которых сидели самые разные врачи. В одной проводили проверку зрения, в другой слуха, в третьей брали на анализ кровь и так далее.
Заканчивался медосмотр для всех одинаково: в клетушке номер тринадцать у психиатра. У дверей на скамье сидели ожидавшие приема, и я, сидя в этой очереди наблюдал за происходившим. В клетушке стояли три стола с психиатром за каждым, а раздетый до нижнего белья «испытуемый» сидел напротив, отвечая на всякого рода вопросы.
В то время о психиатрах снимали множество фильмов. Был, к примеру, фильм «Завороженный», там у одной женщины, великой пианистки, вдруг застревают, причем в весьма неловком положении руки, она ими даже шевелить не может, и родные вызывают психиатра, чтобы тот ей помог, — вы видите, как психиатр поднимается вместе с ней наверх, в ее комнату, дверь за ними закрывается, а внизу ее родные принимаются гадать, что теперь будет, и тут она выходит из своей комнаты, руки у нее все также скрючены под кошмарным углом, она эффектно спускается по лестнице, подходит к роялю, садится, поднимает руки над клавиатурой и вдруг — трам-па-пам, трам-па-па-пам — заиграла снова. Ну так вот, я подобную чушь на дух не переносил и потому думал, что психиатры попросту мошенники и связываться с ними не хотел. В таком настроении я и пребывал, когда настал мой черед побеседовать с одним из них.
Присаживаюсь я к его столу, он начинает просматривать мои бумаги.
— Привет, Дик! — весело так произносит он. — Где ты работаешь?
Я думаю: «С какой это стати он мне тыкает?» — и сухо отвечаю:
— В Скенектади.
— А на кого работаешь, Дик? — спрашивает психиатр и снова улыбается.
— На «Дженерал Электрик».
— Тебе нравится твоя работа, Дик? — все с той же широкой улыбкой на физиономии интересуется он.
— Более или менее, — мне уже не хочется иметь с ним никакого дела.
Три простеньких вопроса, зато четвертый оказался совсем иным.
— Как по-твоему, люди разговаривают о тебе? — негромко и серьезно спрашивает он.
Я, повеселев, отвечаю:
— Конечно! Когда я приезжаю домой, мама часто рассказывает, какие разговоры обо мне она вела со своими подругами.
Последнего он не слышит, поскольку строчит что-то в одной из моих бумаг.
Затем все так же негромко и серьезно:
— Тебе не кажется временами, что люди вглядываются в тебя?
Я собираюсь ответить «нет», но тут он говорит:
— Не кажется, например, что кто-то из сидящих в очереди именно в эту минуту не сводит с тебя глаз?
Я, пока сидел на скамье, отметил, что очередь к трем психиатрам состоит из двенадцати человек и глядеть им, кроме как на психиатров, не на кого, поэтому я делю двенадцать на три, получается по четыре на каждого, однако, будучи человеком осторожным и к поспешным выводам не склонным, отвечаю:
— Да, человека, может быть, два вглядываются в нас с вами.
Он говорит:
— Ну что же, обернись, посмотри, — причем сам даже не дает себе труда взглянуть в ту сторону!
Я оборачиваюсь — точно, именно двое в нас и вглядываются. Я указываю на них пальцем и говорю:
— Да — вон тот смотрит и вот этот.
Разумеется, когда я стал тыкать в них пальцем, на нас уставились и все остальные, поэтому я прибавил:
— А теперь и тот, и еще двое — да нет, теперь на нас вся их орава глядит.
Психиатру проверять сказанное мной некогда. Он опять что-то строчит.
А закончив, задает следующий вопрос:
— Тебе когда-нибудь случается слышать голоса, раздающиеся прямо у тебя в голове?
— Очень редко.
Я собираюсь описать два таких случая, однако он мне не дает:
— А сам ты с собой не разговариваешь?
— Да, время от времени, когда бреюсь или размышляю.
Он снова что-то записывает.
— Тут сказано, что у тебя скончалась жена — с ней ты разговариваешь?
Вопрос меня по-настоящему возмущает, однако я сдерживаюсь и отвечаю:
— Временами, когда поднимаюсь в горы и думаю о ней.
Опять что-то пишет, затем:
— Кто-нибудь из твоих родных лечился в психиатрической лечебнице?
— Да, тетка сидела в сумасшедшем доме.
— Почему ты называешь это «сумасшедшим домом»? — обиженно осведомляется он. — Почему не «психиатрической лечебницей»?
— Я полагал, это одно и то же.
— А что ты вообще думаешь об умственном расстройстве? — сердито спрашивает психиатр.