Вы способны улыбнуться незнакомой собаке?
Шрифт:
Они пытались угостить Лену всеми своими фирменными блюдами, Лена долго отнекивалась, но в конце концов согласилась что-нибудь попробовать. В результате получилось шумное застолье вчетвером: совершенно неожиданно в кафе пожаловал Юрий Петрович собственной персоной!
Пили «Амаретто», ели какие-то потрясающие салаты и мясо в горшочках. И много-много говорили. О жизни, о перестройке, о ценах. И вдруг в какой-то момент Павел сказал:
— Лена, а я ведь вас видел несколько раз на улице. Даже узнал, где вы работаете. И если бы не злая воля Буланкина, мы с вами были бы уже знакомы.
— Точно, — подтвердил Игорь. Мы ему, — он кивнул на Юрия Петровича, — как он только перешел на завод служить: познакомь да познакомь! А он нам: обойдетесь!
Этим «обойдетесь!» Лена жила целую неделю. А Буланкин всю неделю упорно ее избегал. Так ей казалось. Так было и на самом деле.
Лена несколько раз набирала его номер и, услышав знакомое: «Слушаю, Буланкин», быстро клала трубку. Потом пугалась, что он заподозрит именно ее, снова набирала номер и клала трубку в тот самый момент, когда он еще не успевал отозваться и слышал уже короткие гудки — получалось, что кто-то просто не может дозвониться из-за плохой связи.
Подходила к концу рабочая неделя. За все эти дни — ни одного звонка. За все дни — ни разу не зашел в радиоузел. За все дни — нигде не столкнулись.
В пятницу, после обеденного перерыва, Лена медленно шла на работу и думала, что вот сейчас придет — и все-таки позвонит. А что скажет? Можно было бы, конечно, что-то придумать по работе. Можно. Но «по работе» почему-то не хотелось. А не позвонить было уже невозможно.
Лена остановилась у дороги, ожидая, пока проедет машина: сияющая новизной вишневая «девятка». Из-за руля гордо выглядывал главный инженер завода Зайцев.
Зайцев был болтливый, вертлявый и маленький, но, как это часто бывает, с амбициями полового гиганта. Он не раз делал Лене предложения — не руки и сердца, конечно. И каждый раз, уязвленный ее насмешливым отказом, норовил сказать про нее что-нибудь гадкое, и не где-нибудь, а в приемной начальника завода, о чем добрая Тамара сразу же Лене и сообщала.
Увидев Лену, Зайцев как ни в чем не бывало подмигнул ей, но не остановился. Ну и не надо. Вот если бы Буланкин ехал и не остановился — это было бы плохо. Очень плохо. Но машины у Юрия Петровича, кажется, не было. И хорошо. А то бы вот так проехал мимо — и как после этого жить?
Еще не переходя дорогу, Лена увидела на противоположной стороне симпатичную рыжую дворняжку со смешно поднятым лохматым ухом. Та сидела на тротуаре и внимательно смотрела на Лену Турбину. Глаза у нее (у собаки, а не у Лены — про Ленины глаза все уже давно сказано) были лукаво-застенчивые. А морда — очень добрая.
Собака и Лена издалека поулыбались друг другу. А потом Лена, перейдя дорогу, извинилась перед этим лохматым ухом за то, что не может ничем его угостить, и поспешила дальше.
Открыв радиоузел, Лена сразу же, не раздеваясь, подошла к столу. Постояла в раздумье. Потянулась к телефону. Отдернула руку. Еще постояла.
И пока сама она, все еще не решаясь, мучительно раздумывала — левая рука уже прижимала трубку к уху, а указательный палец правой крутил телефонный диск.
— Юрий Петрович…
Голос ее, конечно же, дрогнул. Лена хотела сказать «здравствуйте», но забыла и вместо этого, заикаясь, повторила:
— Юрий Петрович…
Лена снова замолчала, а потом вдруг выпалила:
— Вы способны улыбнуться незнакомой собаке?
— Способен, — улыбнулся в трубку Буланкин. — Я всегда улыбаюсь незнакомым собакам.
— Спасибо, — ответила Лена и нажала на рычаг.
«Ну вот, пожалуйста, — подумал Буланкин. — И что с этим прикажете делать?»
За полчаса до окончания рабочего дня Юрий Петрович заглянул в радиоузел.
— Зашел засвидетельствовать свое почтение, Елена Станиславовна.
— Проходите, очень рада вас видеть. — Лена постаралась сказать это спокойно и просто, но ей это, кажется, не удалось.
— Нет, сейчас не могу. А вот минут через двадцать, если не возражаете…
Лена не возражала.
Рабочий день закончился — они вышли за ворота завода вместе.
На город падали последние редкие капли дождя, который лил почти весь день, а теперь, к вечеру, наконец решил остановиться.
Отражались в лужах фонари, у магазинов толпились уставшие люди, порывы ветра доносили холодное дыхание Баренцева моря и теплый запах дизельного топлива.
— Фонари отражаются в лужах, — сказала Лена.
— Осенний вечер, — продолжил Юрий Петрович. И засмеялся. — Вот такое хокку мы с вами сочинили.
— Господи, и про хокку вы все знаете… — задумчиво удивилась Лена.
— Все не все, но кое-что знаю, — скромно признался Буланкин.
— Может, и прочтете что-нибудь? — Из Лены вдруг полезло так несвойственное ей ехидство.
— Конечно, — спокойно откликнулся Юра. — Про что? Про весну или про зиму?
— Про осень. — Лена упрямо наклонила голову, надеясь, что Юрий Петрович все-таки спасует.
— Первый снег под утро. Он едва пригнул листики нарцисса, — легко проговорил тот, подавая руку Лене, чтобы она перешагнула лужу.
— Это зима, — решила поспорить Лена, преодолев препятствие.
— Не спорьте. Осень. И вы прекрасно это знаете, — миролюбиво, но твердо изрек Буланкин, улыбаясь. Улыбку его было не видно, но слышно.
— Ну а теперь вы. Про осень, пожалуйста, — предложил Юрий Петрович, продолжая улыбаться.
— А если бы я не знала? — поежилась Лена.
— Но вы же знаете.
— И осенью хочется жить этой бабочке: пьет торопливо с хризантемы росу.
— Это не про вас? — поинтересовался Юра. И сразу понял, что ляпнул что-то не то. Ни к селу ни к городу.