Вязниковский самодур
Шрифт:
— А ждать-то ему каково? — улыбнулся опять Прохор Саввич. — Вы думаете, усидит он вдалеке от Вязников?
— А отчего же ему и не усидеть?
— А зазнобушка? — спросил Прохор Саввич.
Гурлов смущенно потупился. Прохор Саввич сразу уловил главную причину, по которой не нравился Сергею Александровичу план Чаковнина и о которой ему не хотелось говорить.
— А, вам Александр Ильич рассказал все? — смущенно произнес он.
— Ничего мне Александр Ильич не рассказывал! У меня свои глаза есть, — возразил Прохор Саввич. — Вы думаете, что мне непонятно было, почему вы вдруг из Москвы вслед за ее приездом явились и о ней
— Ну, а теперь? — чуть слышно произнес Гурлов.
— А теперь, могу вам сказать, что с этой стороны не тревожьтесь. Гурий Львович хочет лаской ее взять, роскошь пред ней расточает, роскошью одурманить желает. Теперь она отлично обставлена.
— Ну, в этом отношении я Машу знаю, — вздохнул Гурлов, — роскошью ее не возьмешь.
— Ну, и отлично! — согласился Прохор Саввич. — Так вот, видите ли, — обратился он к Чаковнину, — молодцу не усидеть вдали от Вязников, все равно удерет и попадется, как кур в ощип… Надо обдумать дело как следует…
— Забыл я про это — забодай меня нечистый! — проворчал Чаковнин. — Ну, пусть едет в Вязники, а я поговорю с князем.
— А если он и слушать не захочет?
— Меня-то?
— Эх, Александр Ильич! Что один раз возможно, то не всегда повторяться должно. Теперь князь говорить с вами будет, конечно, с опаской. Ну, в крайнем случае, убежит от вас. Хорошо! А ведь та, из-за которой мы стараемся, совсем в его руках. Всякий наш промах на ней отозваться может!..
— Так что же делать? — воскликнул Чаковнин, начавший уже сердиться.
— Послушаться моего совета, — ответил Прохор Саввич.
XIX
Чаковнин, пыхнув большим клубом дыма, проговорил:
— Ежели по вашему совету нужно кому-нибудь два ребра вышибить — так я это сразу, а на фокус-покусы — извините, не мастер.
Он был немножко недоволен, как сочинитель плана, который провалился. Авторское самолюбие его слегка страдало.
— Секретарь Савельев видел вас здесь? — спросил Прохор Саввич.
— Видел.
— Вместе?
— Вместе.
— Нехорошо!
— Ничего нет нехорошего: он прогнан уже, — сказал Чаковнин.
— Это он вам сказал? Да? Ну, так он сказал неправду! Он послан в губернский город, чтобы начать там дело.
Чаковнин, пускавший дым мелкими кольцами, вставил только:
— Забодай его нечистый!..
— Теперь надо сейчас вам ехать в Вязники, — начал Прохор Саввич, — и сказать князю, что вы нарочно, мол, приехали к Гурлову сюда, чтобы узнать, куда он поедет, что утром сегодня вы его укрыли потому, что он не сказал вам, за что его преследуют, а потом, когда узнали, спохватились…
— Словом, наврать с три короба? Ну, что ж, я и навру, пожалуй… С волками жить — по-волчьи выть, видно!.. А вы как?
— А мы завтра утром прибудем оба в Вязники. О нас, конечно, ни слова не говорите.
Чаковнин поднялся со своего места.
— Ехать так ехать. Обставлять князя в дураках, значит. Ну, до свидания!..
Не больше как через десять минут он уехал.
— Отчего вы говорите, что мы завтра в Вязники прибудем, когда можно сейчас отправиться и быть там к ночи? — заговорил Гурлов, которому не хотелось быть вдали от любимой девушки.
Прохор Саввич,
— А как, вы думаете, мы прибудем туда?
— Да очень просто: я опять переоденусь мужиком.
— Ну, а потом что?
Гурлов задумался.
— Потом — я не знаю, — ответил он наконец.
— То-то и оно! Мужиком-то вы явитесь, да как вам остаться там мужиком-то?
— Так как же быть? — спросил Гурлов.
— А вот как быть: я уже заявил в Вязниках, что жду себе помощника по парикмахерской части, которого, мол, выписал из Москвы за собственный кошт и содержать его буду сам, потому что мне одному не управиться… Ну, вот, я приеду завтра с вами, как будто с помощником; наряд и парик, и все, что нужно, у меня с собою для вас.
Гурлов от такого плана в восторг пришел.
— Значит, я с вами жить буду… при театре!.. — захлебнувшись от радостного чувства, произнес он.
Житье при театре могло сулить ему встречу с Машей. По крайней мере, при этих условиях он мог на это надеяться более, чем при всяких других.
— Да, будете жить при театре, — подтвердил Прохор Саввич.
Это было так хорошо, что казалось несбыточным, и Гурлов ужаснулся пришедшему ему на ум сейчас же препятствию.
— А как же паспорт? — робко спросил он. — Ведь надо же хоть какой-нибудь документ, удостоверяющий личность.
— Об этом не тревожьтесь: у Каравай-Батынского свои правила. У него единственное значение во владениях имеет собственный его пропуск через заставу. Ну, а такой пропуск у меня есть для помощника. Значит, в Вязниках вы явитесь не беспаспортным, по их правилам.
— Ну, отлично! — обрадовался Гурлов. — Спасибо вам. Так едем сейчас. Давайте я переоденусь, и едем…
— Не суетись, коза, — все волки наши будут! — усмехнулся Прохор Саввич, продолжая спокойно сидеть у стола. — Ну, как же это так — переоденусь и едем? Тут переодетым увидят вас все на заезжем дворе: и сам дворник, и работники, и ямщики; как вы их молчать заставите? Ах, вы, спешка этакая!.. Уж довольно, что они вас в крестьянском платье видели, а потом так вот, как вы теперь… Нет, знаете, делать — так уж аккуратно. Видите, как по тракту к Вязникам пойдете, так тут первый проселок направо и приведет вас к деревне. Там — третья изба от края — у меня знакомый мужик живет. Лечил я его, так знаю. Сейчас отправлюсь я к нему и попрошусь переночевать, — на заезжем дворе, дескать, мне не по карману — и скажу, что помощник мой тоже придет туда. А вы после меня повремените здесь, да потом потихоньку, так, будто прогуляться пошли, и отправляйтесь. Придете туда в темноте, никто не разглядит, какой вы, а завтра с утра я вас в помощника своего преобразую — вы и выйдете так, и мужику, нашему хозяину, невдомек будет, сядем на его телегу да и явимся в Вязники. А тут на заезжем дворе пусть головы ломают, куда девались вы. Поняли?
XX
Созонт Яковлевич пред отправлением в город послал с заезжего двора князю донесение, в котором написал:
«Доношу Вашему Сиятельству, что оный Гурлов вместе с господином Чаковниным на заезжем дворе обретались и хитрыми улещаниями меня на свою сторону склоняли. А я в моей преданности Вашему Сиятельству все оные улещания их отринул и дерзость их словесно посрамил. К арестованию же Гурлова надежнейшие меры принял, а о господине Чаковнине и таковых его мерзостных поступках Вашему Сиятельству рабски доношу…»