Выбор Геродота
Шрифт:
Ночь корабли провели на внешнем рейде Галикарнаса. Еще вечером басилисса направила лоцмана в порт сообщить о своем возвращении. Ей хотелось, чтобы горожане вышли встречать свою правительницу с цветами.
Домой вернулись лишь пять из девяти пентеконтер. В знак траура по погибшим соотечественникам на мачте флагмана развевалась черная лента. Уже перед самым молом корабли остановились, чтобы совершить возлияние Зевсу Карийскому.
На причале было тесно от собравшихся людей. Галикарнасцы пришли целыми семьями. Матери и жены с волнением высматривали хорошо известные
Когда пентеконтеры выстроились в ряд для жертвоприношения, женщины заголосили. Вдовы прижимали к себе детей, свободной рукой вытирая слезы.
Артемисия сошла на берег с гордо поднятой головой. Да — победу одержать не удалось, да — есть погибшие, но она и ее экипажи выполнили свой долг перед шахиншахом.
Павшим в боях будут возданы все полагающиеся почести, а их близкие получат пенсию за погибшего кормильца. Вернувшихся живыми героев ожидает щедрая награда из городской казны.
Артемисия направилась к запряженной белыми конями двухколесной биге. Шествуя по ковровой дорожке, раскланивалась по сторонам. Кто-то бросал к её ногам цветы. Но нашлись и такие, кто шептал вслед басилиссе проклятья.
На одной из повозок она увидела ребенка. Рядом стояла женщина, придерживая его за ноги, чтобы не упал. На вид синеглазому мальчугану было не больше четырех.
Материнское сердце сжалось от нежности — басилиссу дома ждал сын. Она вдруг представила, как Писинделид бросается к ней, а она зарывается лицом в его кудри.
Когда Артемисия прошла мимо повозки, мальчуган спросил:
— Мама, это кто?
— Наша басилисса.
— А где она была?
— На войне.
— С кем?
— С плохими людьми, Геродот.
— Плохие — это кто?
— Эллины.
Мальчуган замолк, задумавшись.
Потом выпалил:
— Ты ведь говорила, что я тоже эллин. Значит, я плохой?
Дрио поцеловала сына в лоб:
— Ну что ты… Ты — хороший. Пойдем-ка домой…
Она сняла его с повозки. Повела из толпы по причалу. Эллинка хмурилась, потому что только что сын задал свой первый очень важный вопрос. А она не знала, как ответить.
Часть первая
ЛАКОНОФИЛ
ГЛАВА 1
498 г. до н. э.
Херсонес Фракийский [4]
Ночью неожиданно похолодало.
Январское солнце заливало опушку березняка ярким, но безжизненно стеклянным светом. От стволов тянулись длинные синие тени, сгущаясь до черноты в глубине рощи.
Мальчик шел по тронутой инеем траве размашистой уверенной походкой — словно взрослый. Девочка едва поспевала за ним, делая короткие торопливые шаги.
4
Херсонес Фракийский — совр. Галлипольский полуостров в Турции.
Она что-то шептала — не то уговаривала себя, не
Но вдруг споткнулась о корягу, покачнулась и боком осела в траву. Рука провалилась сквозь мягкий податливый колтун осоки до самой земли, тогда она рассмеялась — хорошо, по-доброму, с облегчением.
У поваленного трухлявого ствола на кромке леса брат решил ее подождать. Поставив корзину перед собой, смахнул тыльной стороной кисти выступивший на лбу пот.
Утром он не хотел брать сестру на обход силков, но она повисла у него на шее и скороговоркой затараторила:
— Ну, пожалуйста, пожалуйста, Кимон… Зайки такие мягкие, пушистые… Глазки черненькие, усики торчат… Я мешать не буду. Ну, хочешь, я корзину понесу?
А он сразу же сдался, сменив напускную суровость на мягкий необидный укор, в котором чувствовалась забота старшего брата:
— В овраге бурелом, Эльпиника. Ты опять будешь жаловаться, что идти трудно.
— Не буду, не буду.
Она звонко чмокнула его в щеку…
Обернувшись, Кимон смотрел, как сестра неуверенно бредет по траве, цепляя растоптанными кожаными карбатинами стебли мятлика. Движения девочки были по-детски неуклюжими, из-под шерстяного пеплоса торчали тонкие бледные запястья.
На сторожевой башне дозорный приветственно поднял руку. И не потому, что мальчик и девочка были детьми начальника крепости Мильтиада Младшего из рода Филаидов — тирана Херсонеса Фракийского. Просто их любили все: Кимона за то, что не чурался простых солдат, Эльпинику за веселый нрав и отзывчивость.
Эльпиника улыбалась, ее синие глаза светились радостью, словно это и не глаза вовсе, а капли искрящейся на солнце росы.
Кимон цепким взглядом замечал зарубки на стволах, поэтому заячью тропу они нашли быстро. Цепь следов на стелющейся траве тянулась между стволов в сторону оврага, теряясь в непролазном буреломе.
Варваров он не боялся. Задолго до рождения Кимона его дед Мильтиад Старший при помощи союзников афинян — долонков — перегородил полуостров с юга на север высокой стеной. Злобные воинственные апсинты остались на другой стороне, за городами Кардия и Пактия.
Первый самолов он увидел сразу за завалом изломанного угловатого валежника. Русак серым комком замер под жердью, но стоило детям подойти ближе, как он встрепенулся на шум и забился в волосяной петле.
Кимон одной рукой прижал дрожащее тельце к земле, а другой распутал бечеву. Подняв зайца за задние ноги, азартно покачал добычу перед собой.
Взгляд Эльпиники вдруг потух. Она тихо подошла к брату, осторожно и трогательно погладила русака:
— Бедненький.
Потом посмотрела на брата:
— Не надо… Ему же больно так висеть.
Кимон хотел разозлиться, но не смог. Вот вечно с ней морока: жалеет всех подряд — хромых изголодавшихся собак, задушенных котами мышей, бьющихся на кукане ершей… И зачем только взял ее с собой!
Он решительно бросил русака в корзину. Заяц затих, смирившись с участью. Только уши с черными кончиками тревожно двигались взад-вперед.