Выбор Геродота
Шрифт:
— Почему только две? — зло спросил царевич. — Где третья?
— Сбежал, гнида! Грязный ахеец! — виновато оправдывался один из близнецов.
Цыкнув в раздражении, Леонид потребовал объяснений.
— Кашевар стоял над котелком, так он его сразу зарубил. — Ирен показал на брата. — Я напал на того, который шелушил луковицы. С ним рядом пацан сидел — верткий такой, резкий. Я только кинжал в своего воткнул, а он как сиганет в сторону, в темноте не видно было, куда… Сейчас его и не найдешь.
— Ага, — пробурчал
— Давай я пойду, — неожиданно для себя вызвался Кимон.
Леонид внимательно посмотрел на афинянина.
Потом неуверенно протянул:
— Ну, давай, если хочешь.
И уже твердо сказал:
— Жду от тебя голову илота.
Кивнув в ответ, Кимон растворился в ночи. Он и сам не понял, зачем полез вперед. Наверное, представил себе, как безоружных мирных рыбаков режут похмельные каратели.
Афинянин ничем не показал своего отношения к происходящему, потому что знал от отца — жалость к врагу в Спарте считается трусостью. Если ты попал в стаю волков, то должен рвать зубами все, что движется. Вместе с волками, иначе порвут тебя самого. Чтобы оставаться человеком, надо покинуть стаю. Вот это он и сделал. А там — будь что будет.
Кимон брел по лесу, испытывая негодование: "Если сбежавший илот действительно ребенок, то почему он должен умереть? Неужели отец отправил меня в Спарту резать детей…"
Из заросшего боярышником лога афинянин поднялся в рошу диких фисташек. Дымок донес до него аромат жаркого. Впереди горел костер, освещая жмущихся к пастуху овец. Фигура наклонилась, чтобы поворошить угли. Искры светлячками взметнулись в черное небо.
Кимон раздумывал недолго — выхватив фасганон, он в три прыжка оказался у костра. С рычаньем замахнулся, чтобы рубануть илота по шее. И замер… — на него испуганно смотрела девушка.
Афинянин опустил оружие.
"Этого только не хватало! — с тоской подумал он. — Вместо пацана — баба". Но тут же вспомнил Леонида, молодых спартиатов и клятву перед началом криптии.
В голове прозвучало: "Не жалей врага!"
Кимон нахмурился. Пальцы снова стиснули рукоять кинжала Он должен сделать этот шаг, чтобы стать мужчиной, завоевать уважение спартиатов. В конце концов, оправдать надежды отца.
Афинянин шагнул вперед…
Клеомен был пьян. Красными от усталости глазами он смотрел на вошедшего брата. Молоссы недовольно урчали в ожидании команды хозяина на бросок. Гоплит с секирой в руках сначала напрягся при звуках шагов, но, узнав Леонида, упер древко в пол и расслабил одну ногу.
Гость подошел к троносу, опустил намокшие мешки на пол.
— Как прошел рейд? — спросил царь.
— Я доволен, — ответил Леонид. — Дух воинов оказался на высоте. Все мои приказы были выполнены.
Клеомен
— Хорошо… Сколько илотов казнено?
— Семь. Хотели шесть, но Кимон встретил в лесу пастуха.
Царь равнодушно махнул рукой. Какая разница — шесть или семь: он ценил жизнь крепостного крестьянина не больше жизни зайца или косули.
— Показывай.
Развязав по очереди все мешки, Леонид вывалил содержимое на пол. Одна из голов подкатилась к троносу, тогда Клеомен поставил на нее ногу. Он давил на бородатое лицо, словно это был кочан капусты.
Молоссы снова заурчали.
— А это что такое? — Вопрос царя повис в воздухе.
Братья молча смотрели на закрученные кольцом рога, узкую морду с мертвым оскалом, спутанную серую шерсть.
— Баран! — изумленно выдохнул Леонид.
— На высоте, говоришь, — с презрением бросил царь. — Не у всех! Чей мешок?
— Кто его знает, — пробормотал Леонид. — Они все одинаковые.
Голос Клеомена зарокотал под сводами андрона:
— Каждого допроси. Выясни, где и как убил.
— Кимона тоже? — неуверенно протянул Леонид.
Царь пожевал губами.
Потом с сожалением покачал головой:
— Нет, он дипломатический гость. Мне не нужна ссора с Мильтиадом. Просто возьми его с собой на допрос и следи, как он себя поведет. Если заметишь смущение или жалость, скажешь мне. Я с ним сам поговорю…
489 г. до н. э.
Афины
Город и в обычные дни пестрел красками.
Неповторимый облик Афин создавался ярко расцвеченными статуями в тимпанах, топленым молоком колонн, мазками закатного багрянца на фронтонах, синевой храмовых ступеней из гимметского камня, голубыми, пурпурными, зелеными одеждами горожан.
С наступлением шестнадцатого боэдромиона — первого дня Великих мистерий в Афинах в уличной сутолоке стали выделяться два цвета — белый и шафрановый.
В белоснежные одежды оделись адепты обеих богинь, готовящиеся принять посвящение. При этом каждый украшал себя так, как считал нужным. Многие довольствовались связкой оливковых веток.
Младшие жрецы — мисты водрузили на голову миртовый венок, а на правую руку и левую ногу повязали пурпурные повязки. В шафрановые одежды обрядились опытные созерцатели божественной царственности — эпоты, а также распорядители мистерии, иерофанты.
Из центральных районов — Скамбониды, Мелите и Кидафенеон — к агоре стекались толпы горожан. Затем участники таинства все вместе направились через Мелит-ские ворота в Фалерон для ритуального омовения в море. Многолюдную торжественную процессию — помпэ сопровождали зеваки и делегации афинских религиозных союзов — фиасов.