Выбор Кота
Шрифт:
Но как следует заснуть ему не удалось. Появилась какая-то женщина и сняла с него одежду. Она обмыла его, причем это не самое приятное задание она выполнила нежно, как будто имела дело с младенцем. Когда ему стали менять бинты на лице, уже далеко не так нежно, было ощущение, что пуля прошла через его щеку еще раз, и Валентайн снова отключился, увы, лишь на несколько минут. Он очнулся в тот момент, когда ему накладывали новую, пропитанную йодом повязку.
Время шло, и Валентайн затеял игру с болью, пытаясь выгадать пятиминутную передышку после каждого получаса страданий. Но боль не согласилась на его условия.
Валентайна охватила прерывистая дремота, которая отступила, когда кто-то потряс его за плечо.
— Хотите воды? — спросил человек в форме медика.
— Да, пожалуйста, — прохрипел Валентайн.
К неотступной боли примешались другие чувства. Теперь он ощущал дуновение воздуха, и что-то подсказывало ему: он находится под землей.
Человек наклонил чашку, и холодная вода потекла Валентайну в рот по хирургическому зонду.
— Он может говорить. Уже неплохо. Ведите его.
Как в тумане, он почувствовал, что его подняли и перенесли через коридор в другую комнату. Его усадили на стул с металлическими ножками и жестким деревянным сиденьем. Как в приемной директора в только что отстроенной школе. Ему завели за спину руки и надели наручники, и это его позабавило: в любом случае он был слитком слаб, чтобы сражаться. Когда его ногу придвинули, чтобы пристегнуть лодыжку к ножке стула, нестерпимая боль пронзила Валентайна, и теплая моча потекла по штанам. Щипало так, будто он мочится азотной кислотой.
— О господи! — воскликнул один из охранников, почувствовав запах мочи и увидев лужу. — Да он описался!
— Ну и черт с ним!
Голова Валентайна упала на грудь, и он теперь видел перед собой лишь светло-зеленый кафель на полу. Он пытался вспомнить, приходилось ли ему прежде видеть так плотно пригнанные друг к другу плитки, и тут снова потерял сознание.
Потом последовало ожидание. Валентайну казалось, что оно длится уже много дней, хотя на самом деле, вероятно, прошло лишь несколько часов. Он все больше приходил в себя, и обволакивающая сознание дымка понемногу рассеивалась. Валентайн понял, что отчаянно хочет жить, даже если это продлится всего несколько лишних часов. Он гадал, собираются ли его просто расстрелять, или же у них заготовлен более изощренный способ казни.
Ему дали еще воды. И хотя лицо свело от боли, ему удалось сделать несколько глотков. Комната не представляла для него никакого интереса, в ней даже не было стола или второго стула. Маленькие зеленые плитки покрывали пол и нижнюю часть стены примерно на одну треть. Выше этого уровня стенки были грубо оштукатурены, каменщик едва коснулся их своим мастерством. Валентайн уловил слабый запах мела и задумался над тем, не было ли в том помещении, откуда его сюда привели, классной доски. Единственная дверь в эту комнату находилась позади него, и он слышал шаги там, в коридоре.
И когда он услышал тяжелую поступь за дверью, какое-то внутреннее чувство подсказало ему: это он. И хотя тело Валентайна было как выжатая губка, он из последних сил попытался напрячь мозг. Но тот не подчинился организму: боль и изнеможение взяли верх в тот самый момент, когда разум был нужен ему больше всего.
Дверь открылась, и Валентайн, превозмогая боль в щеке, повернулся в сторону двух вошедших рослых грогов. Это были Золотые, облаченные в черные кожаные, блестящие, как спинки жуков, двубортные мундиры, скроенные по фасону Старого Мира. Они встали по обе стороны стула, на котором сидел Валентайн. Их золотистая шерсть была острижена коротким ежиком.
Перед ним возник высохший, как мумия, человек. Его восковая кожа была как у больного на последней стадии рака, губы потрескались. Густые темные волосы зачесаны назад. Глаза можно было назвать и бледно-голубыми, и бледно-зелеными — в зависимости от вкуса того, кто смотрел в них. Он был одет в простую поношенную форму, с ремнем «Сэм Браун», очень похожим на тот, который носил Валентайн. Воротник украшали красные нашивки с золотыми перевернутыми свастиками. И никаких мундиров, портупей, украшений.
— Самое заманчивое в такой долгой жизни, — произнес он с едва уловимым европейским акцентом, который Валентайн не взялся бы идентифицировать, это тот факт, что ты можешь заметить все ошибки, сделанные историками, когда они берутся судить о том, в чем плохо разбираются. Ну, например, единственными широко распространенными хрониками, относящимися к периоду после две тысячи двадцать второго года, называют этот жуткий памфлет «Падшие Боги», сочиненный претенциозной дамочкой Маргарет Боурк-Уайт, пишущей под псевдонимом Костос. Она утверждает, что впервые Межзвездные Врата к планете Кур открылись на Гаити в восемнадцатом веке. Она ошиблась на какую-то тысячу лет. Откуда я это знаю? Да я сам был там. Я своими глазами видел Карла Великого, еще совсем молодым человеком. Куриане открыли Врата в темные времена Средневековья, но для меня они такими не были, вовсе нет! Во времена инквизиции нам удалось открыть еще один канал, на сей раз в Испании.
Генерал зашел Валентайну за спину и выкатил перед ним его тележку. В ней лежали его сабля, боевые лапы, маленькая светящаяся лампочка и еще некоторые личные вещи.
— Так вы уже давно им продались? — спросил Валентайн. — Что же они предложили, если за это можно продать весь мир?
— То, что не покупается за деньги и за заслуги. Время.
— И вы соблазнились?
— Да. Много-много лет назад я получил дар, можно сказать, библейское откровение. Мудрецы пошли мне навстречу и объяснили, как достичь бессмертия.
— Бессмертия, за которое кое-кто платит довольно дорого, — сдавленно прохрипел Валентайн.
— А разве ты сам не живешь, питаясь мясом коров, свиней, куриц?
— Это совсем другое дело.
— Вот в этом ты и многие тебе подобные ошибаетесь. Коровы и прочий скот идут вам в пищу в первую очередь, конечно, потому, что они вкусные. Но еще и потому, и это главное, что они недостаточно умственно развиты, чтобы избежать скотобойни. Человечество сделало большой рывок вперед, когда приручило животных. И когда-то, видимо, мы были ничем не лучше тех же коров. Но сумели как-то развиться, а они — нет. Теперь они нам за это платят сполна.
— К чему весь этот разговор? — спросил Валентайн.
— Если бы ты дожил до моих лет, повидал, как сменяют друг друга поколения не то что в течение одного века, а на протяжении тысячелетий, ты научился бы судить о людях. Когда-то, будучи монахом, я не слишком задумывался о судьбах человечества. Мы не стремились к каким-то озарениям, только — к самым простым истинам, которые проповедовали. Но по мере того как я старел, мне все труднее становилось мириться с людской глупостью. По большей части люди ненамного лучше того же скота. Они, по сути, так же тупо рефлекторно реагируют. Когда ты видишь человека, который совершает снова и снова одни и те же ошибки, то теряешь веру в его разум и начинаешь воспринимать его только утилитарно. Именно в этом я пытался убедить Канта когда-то в Пруссии.