Выбор жанра
Шрифт:
И в мире становится немного меньше любви. И немного больше тоски.
Бизнес по-русски
Центральная часть старых немецких городов так запутана, что не всякий старожил в ней хорошо ориентируется, что уж говорить о приезжем. У меня было подробное описание маршрута, но стоило свернуть с «ринга» и въехать во Франкфурт-на-Майне, как я мгновенно и безнадежно заблудился. Названия улиц никак не хотели совмещаться с теми, что значились в моем плане, машин была чертова уйма (примерно как сегодня в Москве), июнь, жара. Часа через полтора движок моих «Жигулей» перегрелся так, что вентилятор не выключался.
— Может, спросить? — осторожно предложила жена.
— У
Наконец я решился. На светофоре подбежал к полицейской машине, остановившейся впереди на желтый. Ориентиром был Ледовый дворец спорта — «Айсшпортхалле». «Рехтс, линкс, нох айнмаль рехтс, — объяснил полицейский. — Ист эс клар?» «Клар, данке шейн!» — с этими словами я рванул к своей тачке. В это время рядом остановился длинный черный лимузин, тонированное стекло опустилось, высунулась какая-то рожа, добродушно посоветовала:
— Не беги, старичок. Ни хуя, подождут!
Стекло поднялось, дали зеленый, лимузин уехал. Я как-то сразу перестал дергаться. Все-таки приятно встретить земляка на чужбине. Совет полицейского оказался зер гут, уже минут через двадцать мы подъехали к Айсшпортхалле.
Причина, по которой в июне 1989 года я оказался в ФРГ, была напрямую связана с политикой. В нормальных странах политика никак не влияет на жизнь обывателя, не все даже знают, кто у них президент. СССР в этом смысле никогда не был нормальной страной, и кто там наверху, всегда очень хорошо знали все. Сталин, Хрущев, Брежнев, Горбачев. При «Меченом», как его стали ласково называть в народе, политика превратилась в любимый вид спорта. Как фигурное катание в золотые брежневские времена. Появились кооперативы, исчезла водка, жеманный плюрализм мнений превратился в гласность, пищи духовной стало хоть завались, пищи физической куда меньше, слово «купить» окончательно вытеснилось словом «достать». Перестройка, блин! Евреев начали пачками отпускать в Израиль и поговаривали, что вроде бы даже неевреям стало можно выезжать на Запад по частным приглашениям. Последнее меня живо заинтересовало.
Дело в том, что недавно вышла многострадальная книга воспоминаний артиллерийского конструктора В. Г. Грабина «Оружие победы» (о ее злоключениях я рассказывал в быличке «Судьба одной книги»). Я не сомневался, что у западных немцев она вызовет большой интерес. Как у нас мемуары Мессершмидта или Круппа. Но даже и попыток не делал найти издателя. Как? Об Интернете тогда и слыхом не слыхивали. Писать на деревню дедушке? Личные контакты исключены. И вдруг появилась отдушина. Или лучше сказать — лазейка. Навел справки, слухи подтвердились. Да, выпускают по частным приглашениям. Даже не верилось.
С приглашением все устроилось неожиданно просто. Лет пять назад, во время туристской поездки писательской группы по ФРГ, нас очень тепло принимали члены Общества германо-советской дружбы, большей частью глубокие пенсионеры, выходцы из СССР, занесенные на Запад войной. Во Франкфурте-на-Майне мы познакомились с Людмилой, кубанской казачкой. Совсем молоденькой девчонкой ее в начале войны угнали в Германию, работала санитаркой в военном госпитале в Берлине, вышла замуж за раненого румынского лейтенанта. После госпиталя лейтенанта отправили на Восточный фронт, он пропал без вести. В апреле 1945 года, когда в Берлине не стихали сирены воздушных тревог, возле разбомбленного вокзала Людмилу остановил немецкий офицер с маленькой дочерью на руках: «Фройляйн, доставьте девочку в Бельгию. Это приказ!» Дал адрес, посадил на поезд. Это был последний поезд в Бельгию, на следующий день в Берлин вошли русские. Так Людмила избежала участи репатриантов и, скорее всего, лагеря, потому что работа в немецком госпитале расценивалась как измена родине. Через несколько лет офицер нашел дочь и Людмилу, женился на ней, она родила ему двух сыновей. К моменту нашего знакомства она уже давно овдовела, сыновья выросли, обзавелись своими детьми. Жила в уютной двухкомнатной
Мы обменялись адресами, посылали к праздникам поздравительные открытки. Года через два она появилась в Москве, сопровождала в качестве переводчицы группу немецких школьников. Встретили ее со всем радушием, ей было о чем поговорить с моей матерью, тоже родом с Кубани, со стариками из Архангельска — моими тещей и тестем. Расстались сердечно, и я подумал, что с моей стороны не будет большой нетактичностью попросить Людмилу прислать нам приглашения. Она восприняла просьбу с энтузиазмом:
— Натюрлих, я буду очень рада!
Записала паспортные данные мои и жены, удивилась:
— И это все? А мутти, а ваши милые старички? А сыновья? Вы не хотите взять их с собой? Это очень эгоистично! Разве им не интересно посмотреть Германию?
Напор ее был так велик, что я продиктовал данные всего моего семейства, вовсе не намериваясь тащить в Германию ни стариков, которым такое путешествие не под силу, ни сыновей. Перебьются, какие их годы, еще наездятся. А потом задумался. Если Людмила пришлет приглашения на семь человек, значит и валюты обменяют на семь человек? Официальный курс доллара тогда был 56 копеек (а на черном рынке 15 рублей). Если этот фокус пройдет, у меня будет сколько же? Больше двух тысяч баксов! Ничего себе! Было за что бороться.
К великому моему изумлению, фокус прошел. Не буду описывать хождений по ОВИРам, ночных дежурств с перекличками у отделения Внешторбанка, где меняли деревянные на валюту. Самое удивительное, что у меня ни разу не потребовали предъявить членов моего семейства, ни старых, ни малых. Уже по одному этому можно было заподозрить, что подгнило что-то в Датском королевстве. На самом-то деле не подгнило, а треснуло, зубья у шестеренок полетели, и весь государственный механизм вот-вот пойдет вразнос. Но об этом мы узнали только через два года. Лишь на советско-польской границе в Бресте бдительный советский погранец, изучив мою валютную декларацию и заглянув в салон, без интереса поинтересовался:
— А где остальные?
— Едут на поезде, — нахально соврал я.
Мироощущение человека, у которого в кармане три тысячи западногерманских марок, существенно отличается от мироощущения обладателя жалких пятисот (законных) марок. Самоуважение человека, который умудрился так изящно оставить в дураках родное советское государство, увеличивается как минимум в шесть раз.
Людмила встретила нас, как родных, созвонилась с издательством, специализирующемся на нонфикшен. Располагалось оно в небоскребе в деловой части Франкфурта и называлось как-то вроде «Беккер и сын». Принял нас не Беккер и не его сын. Вежливый молодой человек канцелярской наружности с уважением полистал увесистый том «Оружия победы». Фамилия Грабин ему ничего не говорила. Но мне показалось, что ему ничего не говорили и фамилии Мессершмидта и Круппа. Он пообещал внимательно рассмотреть предложение и попросил составить библиографическую справку на меня как на одного из соавторов.
К тому времени у меня вышло книг двенадцать, считая переиздания и литзаписи. Я перечислил названия, издательства и тиражи. Обычными тогда были тиражи в шестьдесят пять тысяч, в сто тысяч. Тому, кто не знаком с советской издательской практикой, тираж в 65 000 экземпляров может показаться странным. Цифра складывалась из нормативного тиража (до 15 000) и массового (от 50 000 до 100 000). Авторский гонорар за нормативный тираж был в среднем 220 рублей за лист, за массовый — от 300 до 400. Если издательство выпускало книгу тиражом в 50 тысяч экземпляров, в него автоматически включался нормативный тираж. А уж коли за него заплачено, то резонно и напечатать лишние 15 тысяч. Такие вот маленькие хитрости.