Выбор.
Шрифт:
Майский махнул с каким-то ожесточением рукой и пошёл к двери.
– От вашего социального нигилизма кишки взрываются… и уши вянут. Пойду сброшу с души ваш словесный мусор…
– Давай, быстрей стучи колёсами, пока табличку «Занято» не повесили, – отпустил ему вслед Цветов.
Когда Майский исчез, Матьяш сказал:
– Мне кажется, если рухнет институт, то он непременно пойдёт революцию делать. Главное –
– А если по совести, марксизм и христианство – социальные близнецы. Он не додул ещё до социализма христианского, – засомневался Цветов. – Любитель резать правду-матку. Главное, чтоб её сам не испугался…
Наступила тишина. Цветов развалился на кровати и закрыл глаза. Матьяш зачем-то достал из кармана расчёску, вытянул руку с зеркальцем и начал тщательно гладить свою леску волос на голове. Покрутил лицом, даванул ногтями прыщ на лбу и замурлыкал себе под нос:
– «Древняя таёжная деревня,
На воротах кружево резьбы.
Возле школы хороводят кедры,
Распушив белёсые чубы.
Снегири – летающие маки —
Полыхают, инеем пыля.
На снегу пушистые собаки
Спят, во сне бровями шевеля…» К чему привязалась?! – удивился он нелепому настроению, сорвавшемуся с языка, и сел на стул, глядя в окно. – Деревня, тайга – одним миром мазаны. Только мы, иноходцы, там по заблуждению…
Вздохнул.
Дверь с грохотом растворилась, и в проёме вновь залился улыбкой Майский.
– Нет, друзья, вы не правы – покой нам только снится, – закатил громко, торжествующе.
– Ты что, с унитаза упал? – открыл глаза Цветов.
– Прошу друзей дышать глубже. Тут робостью томимые соседи отметиться к вам возжелали, – отрапортовал Геннадий и кивнул головой на дверь.
Там, в глубине двери, стояла Лидия. Розовощёкая, с высокой копной волнистых волос, со сверкающими брюликами в ушах. В бирюзовом костюме, с туфельками на высоких каблучках, штаны в дудочку. И тут вынырнула, опередив её, Аля. С той же косичкой и бантиком, с теми же мелкими веснушками и строгим личиком.
В комнате всё взволновалось.
– Мы не страдаем от безделья, чтоб возжелать кланяться всем. Мы шли мимоходом…
– Да брось, Аля. Не кочевряжься. Мы действительно заглянули отметиться в мужской берлоге. Вдруг вы не в силах обустроиться? Ведь мужчины по природе – такие неряхи.
– Вот и мы только что вместе с Семёном подумали: как без женской руки жить-то здесь. Прозябание и бессмыслица. Нам повезло. Соседки, похоже, не позволят нам упасть в забвение и в хаос холостяцкого быта.
Девушки вошли в комнату и окинули взглядом высокие потолки, обстановку.
– Да, к счастью, всё то же, что и у нас за стенкой. Опошлиться ещё не успели. Но мы вам и не дадим это сделать, если сопротивляться не будете.
– Какой сопротивляться. Вы уже нашу волю подавили. Мы, как чайники, можем только разливать, – сморозил Семён.
– Разливать?.. И что разливают чайники?
– А что пожелают Венеры, то и исполнят Адонисы, – вставил Майский.
– А мы думали, что Майский – поклонник не мифологии, а социальной мечты, – заметила Лидия.
– Он у нас сеятель идей. Живёт тенями чужих мыслей. Когда прочтёт очередную книгу, попусту не расплёскивает впечатление, а сеет, – выдал комментарий Матьяш.
– Володя, не благодатная ты почва для посева…
– Каюсь-каюсь, что у тебя я плохой ученик… А разлить мы, кстати, можем вино! Чуть не забыл – завалялось… Семён, а ты что хотел разлить? А ты, Гена?
– Я хотел радость души разлить! – нашёлся Семён.
– А я чувства, – подыграл Майский.
– Хороши субчики, уже пронюхали… – удивился Владимир. – Итак, кто не согласен с первым днём сессии, кто против праздника окончательно постригшихся в студенты? – громко вопросил он и замер в ожидании ответа.
– Все за! – воскликнула Лидия.
– А кто же не враг своему здоровью?! – недоумённо подтвердил Цветов.
– Ну если только по рюмочке… – неуверенно прозвенела Аля как бы с оглядкой.
– Аля, кто ж вино пригубляет, его смакуют глотками… из фужерчика, желательно хрустального, – пресекла жеманность подружки Лидия.
– А я из стакана. Не привык крошить удовольствие и пить из мелкой посуды, – развеял разночтения Семён и добавил: – Общага не ведает хрустального звона. Чре-ва-то…
Конец ознакомительного фрагмента.