Выбор
Шрифт:
В машине снова воцаряется тишина.
15.
Максим
Я хотел высадить её прямо там, на обочине дороги. И если бы не пацан, я бы, не сомневайтесь, так и сделал. Это же какой надо быть идиоткой, чтобы орать на ухо человеку за рулем? Ладно, я согласен, был не прав. Когда позвонил Андрюха, я просто реально забыл, что сзади кто-то сидит. Да потому что, черт возьми, я никогда никого не возил в своем Камаре.
Захожу в комнату, нервно бросаю часы, браслеты на комод. Андрюха пригласил попариться
Снимаю брюки, кидаю на спинку стула и вижу, как на пол из кармана падает тот самый листок со стихом. И почему я не вернул ей его, а сунул себе в карман? Разворачиваю лист и снова читаю. Гребаный Ромео.
Бросаю смятый лист в комод и иду в душ. Меня переполняет злость и ненависть к ней, к брату и ко всему чертову миру.
***
Бам, бам, бам…
Бам, бам…
– Просыпайся, никчемное существо!
Бам, бам… Снова эти удары.
– Если ты и сегодня опоздаешь на совещание, я тебя уволю!
Кто-то сказал «уволю»? Да я готов вообще не прийти, только увольте меня!
Отец еще пару раз лупит по двери и быстро ретируется.
Я опять надрался. С четверга отмечали на какой-то базе Мир, Труд, Май. Смотрю на себя в зеркало, вроде все прилично, сегодня «аллергической сыпи» не наблюдается. Маринка-наташка-светка – как-же-ее-там отлично постаралась. Забрасываю уже заранее подготовленное обезболивающее, запиваю водой из-под крана, но таблетки не успевают добраться до желудка, как меня выворачивает прямо над раковиной.
Спускаюсь в столовую, готовый принимать удар, но к моему удивлению, а возможно даже разочарованию, отца не наблюдается. Зато на кухне за столом, в инвалидной коляске сидит мой брат. Это странно – видеть его здесь. После аварии брат перестал принимать пищу здесь, оставаясь в своей комнате.
На кухне суетится Любаша, для нее тоже это неожиданно.
– Доброе утро!
Любаша улыбается мне своей самой лучезарной улыбкой, а брат просто кивает. Он свеж, опрятен и стал выглядеть более живым. Мать была права. Он заметно поправился. И даже то, что брат сегодня завтракает в столовой, а не у себя – говорит о положительных изменениях. Неужели это все из-за психологички?
Неприятно прокалывает в области солнечного сплетения, но я стараюсь не зацикливаться на еле уловимом ощущении.
На кухне приятно пахнет свежеиспеченной запеканкой. Обожаю ее с детства, Любаня знает, как порадовать меня.
– Мммм, – закрываю глаза и тяну аромат носом, – этот запах. Любаша, ты золото, а не женщина! Выходи за меня? – подхожу к ней и чмокаю ее в теплую, морщинистую щеку.
Она хохочет и машет на меня рукой, заметно смущаясь.
Брат морщится. Его всегда раздражала моя с Любашей фамильярность. А меня раздражало его лицемерие. Он мог часами лазить со своими дружками-по-идиотизму-волонтерами по трущобам, помогая бомжам с ночлежкой
– А где Иван Сергеевич? – спрашиваю Любашу и окунаю аппетитный кусок запеканки в джем.
– Уже ушел.
– Орал?
Любаня смотрит на брата и поджимает губы. Были бы мы одни, она бы всё подробно рассказала, без прикрас.
– Он был зол, – тактично проговаривает Любаня.
– Это его обычное состояние. Я даже не помню, когда отец был весел и как он улыбается. Ты помнишь? – обращаюсь к брату. Я сам не понимаю, как это вышло.
Брат тоже, видимо, не сразу понял, что вопрос был предназначен ему, потому как замешкался, его глаза забегали от меня к Любане и обратно.
Он ничего не ответил. Это понятно, что в его состоянии и не смог бы. Но даже ни одной сраной реакции, ни одной мимолетной эмоции не проскочило в его взгляде.
Ничего не изменилось. Мы по-прежнему чужие друг другу люди.
***
Я, конечно же, опоздал. В принципе, я и не старался успеть. Почему бы лишний раз не побесить Ивана Сергеевича?
Они все: замы, зам замов, начальники отделов и другие «несчастные» уже сидели в зале совещаний. Когда я вошел, все стихли и уставились на меня. Стояла напряженная тишина, но только один звук разрывал эту тишину – скрипящие зубы моего отца. Об был зол. Нет, он был в бешенстве.
Я поздоровался со всеми, отвесив низкий поклон, и медленной походкой направился к свободному месту. К скрипящим зубам добавился лихорадочный стук сердца. Бешенство перерастало в агонию. Но отец, надо отдать ему должное, держался изо всех сил. Я даже немного зауважал его.
Со звенящим скрипом отодвинул стул и сел на него, обводя глазами лица присутствующих: у кого-то из них была отражена мольба, у кого-то страх, ненависть, ярость, зависть. Эгоистичные ублюдки, думающие о себе. Им страшно, если я разозлю отца, то отрикошетит на них.
– Ниночка, милая, а принеси-ка мне чашечку кофе, будь добра! – я повернулся в сторону двери, где в проеме замерла секретарша отца с выпученными глазами. – Можете продолжать, коллеги!
– Пошел вон! – гаркнул отец, ударяя ладонью по столу. Все-таки я поспешил с выводами. Нервишки сдают…
– С удовольствием, Иван Сергеевич, – я встал и направился к двери, но у самого выхода развернулся.
Все смотрели на меня.
– Коллеги, адьес! – я отсалютовал ладонью прощальный жест и скрылся за дверью.
– Ниночка, не нужно кофе, принесите мне стакан и коньяк. В мой кабинет.
– Но…– замялась она.
–Н-И-Н-А…В мой кабинет. Сейчас же, – я посмотрел на нее таким взглядом, что Ниночка опустила голову и поторопилась к бару. Умница, девочка.
***
Я знал, что он придет. Но не думал, что так скоро.
Отец ворвался ко мне в кабинет с целью убивать.
Я сидел в рабочем кресле, закинув ноги на стол, и потягивал коньяк.
– Я, надеюсь, уволен? – лучше первым начну нападать я.