Выбор
Шрифт:
восемнадцать лет.
Лихая челка нал прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне...
В то утро
танки вышли
прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне...
И старшая.
действительно старея,
как от кошмара, заслонясь рукой.
17
скомандовала тонко:
— Батарея а а !
(Ой. мамочка!..
Ой. родная!..)
Огонь!..—
И -
залп!..
...И тут они
заголосили.
девчоночки.
Запричитали
Как будто бы вся бабья боль России
в девчонках этих
вдруг отозвалась!..
Кружилось небо — снежное, рябое.
Был ветер обжигающе горяч.
Былинный плач
висел над полем боя.
он был слышней разрывов —
этот плач!..
Ему — протяжному — земля внимала
остаиовясь на смертном рубеже.
— Ой, мамочка!..
Ой. страшно мне!..
— Ой. мама!..—
И снова:
Батарея а-а!..—
...И уже
пред ними.
посреди земного шара,
левее безымянного бугра
I D p r . H I
неправдоподобно жарко
четыре черных танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
бой
медленною кровью истекал...
Зенитчицы кричали
и стреляли.
размазывая слезы по шекам!
И naia.ni. И подымались снова.
18
Впервые зашитая наяву
и честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность венчального стола.
Неслышаннос:
«Ты моя — навеки!..»
Несказанное:
«Я тебя ждала...»
И губы мужа.
И его ладони.
Смешное бормотание
во сне.
И то, чтоб закричать
в родильном доме:
— Ой. мамочка!
Ой, мама, страшно мне!!—
И ласточку
И дожлнк над Арбатом.
И ощущенье полной тишины...
Пришло к ним это после.
В сорок пятом.
Конечно, к тем.
кто сам пришел
с войны.
КОНЦЕРТ
Сорок трудный год.
Омский госпиталь...
Коридоры сухие и маркие.
Шепчет старая нянечка:
«Господи!..
До чего же артисты маленькие...»
Мы шагаем палатами длинными.
Мы почти растворяемся в них
19
С балалайками, с мандолинами
и большими пачками книг...
Что в программе?
В программе — чтение,
пара песен
военных, правильных...
Мы в палату тяжелораненых
входим с трепетом и почтением...
Двое здесь.
Майор артиллерии
с ампутированной ногой,
в сумасшедшем бою под Ельней
на себя принявший огонь.
На пришельцев глядит он весело..
И другой —
ДО бровей забинтован,
капитан, таранивший «мессера»
три недели назад
над Ростовом...
Мы вошли.
Мы стоим в молчании...
Вдруг
срывающимся фальцетом
Абрикосов Гришка отчаянно
объявляет начало концерта.
А за ним.
не вполне совершенно,
но вовсю запевале внимая.
о народной поем, о священной
так.
как мы ее понимаем...
В ней Чапаев сражается заново.
краснозвездные мчатся танки.
В ней шагают наши в атаки.
а фашисты падают замертво.
В ней чужое железо плавится,
в ней и смерть отступать должна.
Если честно признаться.
нравится
нам
такая война...
Мы поем...
Только голос летчика
раздается.
20
А а нем — укор:
«Погодите...
Постойте, хлопчики...
Погодите...
Умер майор...»
Балалайка всплеснула горестно.
Торопливо, будто в бреду...
...Вот и все
о концерте в госпитале
в том году.
В СОРОК ТРЕТЬЕМ
Везет
на фронт
мальчика
товарищ военный врач...
Мама моя,
мамочка,
не гладь меня,
не плачь!
На мне военная форма,—
не гладь меня при других!
На мне военная форма,
на мне твои сапоги.
Не плачь!
Мне уже двенадцать,
я взрослый
почти...
Двоятся, двоятся, двоятся
рельсовые пути...
В кармане моем документы,—
печать войсковая строга.
В кармане моем документы,
по которым
я — сын полка.
Прославленного,
гвардейского,
проверенного в огне...
Я еду на фронт.
Я надеюсь.
что браунинг выдадут мне.
21
Что я в атаке не струшу,
что время мое пришло...
Завидев меня, старухи
охают тяжело:
«Сыночек...
Солдатик маленький...
Вот ведь
настали дни...»
Мама моя,
мамочка!
Скорей им все объясни?
Скажи, чего -»то ради
они надо мной ревут?
Зачем они меня гладят?
Зачем сыночком зовут?
И что-то шепчут невнятно,
и темный суют калач...