Выбор
Шрифт:
Ему нравилось делать это для Габи. Прикосновения к ее телу было достаточно, чтобы оживить десятки воспоминаний: то, как он массировал ноги жены, когда она была беременна; медленный соблазнительный массаж при свечах, заставлявший ее мурлыкать от удовольствия; растирание плеч, когда она потянула связки, подняв тяжелую сумку одной рукой. Тревису недоставало разговоров с Габи, но иногда ему казалось, что по обыкновенным прикосновениям он скучает ничуть не меньше. Прошел месяц, прежде чем он попросил у Гретхен разрешения делать с Габи лечебную физкультуру. Гладя ноги жены, он чувствовал себя так, будто пользуется ее беспомощностью.
Но…
Габи нуждалась в помощи. Без упражнений мышцы атрофируются, и даже если она очнется — когда очнется, немедленно поправлял себя Тревис, — то окажется прикованной к постели. По крайней мере так он себя убеждал. В глубине души Тревис знал, что нуждается в этом не меньше жены, хотя бы затем, чтобы чувствовать тепло ее кожи или легкое биение пульса на запястье. В такие минуты он почти не сомневался, что Габи очнется.
Он заканчивал разминать пальцы на ногах и принимался за лодыжки, потом сгибал и разгибал колени, то подтягивая их к груди, то снова выпрямляя. Иногда, лежа на кушетке с журналом, Габи с рассеянным видом проделывала то же самое, как балерина. И не менее грациозно.
— Тебе приятно, милая?
«Да, прекрасно. Спасибо. А то они уже слегка затекли».
Тревис понимал, что воображает себе этот разговор, что на самом деле она молчит. Но родной голос звучал из ниоткуда каждый раз, когда они делали зарядку. Иногда Тревис гадал, не сходит ли он с ума.
— Как поживаешь?
«По правде говоря, страшно скучаю. Кстати, спасибо за цветы. Они такие красивые. Ты купил их у Фрика?»
— Ну а где же еще?
«Как там девочки? И на сей раз не ври». Тревис перешел к другому колену.
— Все в порядке. Хотя, конечно, очень по тебе скучают, и им нелегко. Иногда я просто не знаю, что делать.
«Но ты стараешься изо всех сил. И я говорю тебе это каждый раз».
— Ты права.
«Иного я и не ожидала. С ними все будет хорошо. Они крепче, чем кажутся».
— Да. Похожи на тебя.
Тревис вообразил, как Габи с усталым видом оглядывает его с головы до ног.
«Ты похудел. Кожа да кости».
— Я мало ем.
«Я беспокоюсь. Ты должен подумать о себе. Ради девочек. Ради меня».
— Я всегда буду рядом с тобой.
«Знаю. Этого я тоже боюсь. Помнишь Кеннета и Элеонору Бейкер?»
Тревис замер.
— Да.
«Ты знаешь, что я имею в виду».
Он вздохнул и снова принялся за дело.
— Да.
Ее голос смягчился.
«Помнишь, как в прошлом году мы все поехали в горы? Ты клялся, что нам с девочками непременно понравится».
Тревис принялся разрабатывать пальцы на руках.
— Почему ты вдруг об этом вспомнила?
«Я здесь о многом вспоминаю. А чем еще мне заняться? Помнишь, когда мы приехали, то даже не успели разбить лагерь или хотя бы вытащить вещи из машины, хотя приближалась гроза. Ты хотел показать нам озеро. Пришлось идти пешком за полмили, и как только мы достигли берега, разверзлись хляби небесные. Лило так, словно мы стояли под пожарной кишкой. Мы вернулись в лагерь мокрыми насквозь. Я разозлилась и заставила тебя отвезти нас всех в отель».
— Помню.
«Прости меня. Мне не следовало так сердиться. Пусть даже это была твоя вина».
— Почему всегда виноват я?
Аккуратно поворачивая голову жены из стороны в сторону,
«Потому что ты очень мило дуешься, когда я это говорю».
Он склонился и поцеловал ее в лоб.
— Я так по тебе скучаю.
«Я тоже».
У него сдавило горло, когда гимнастика приблизилась к концу: Тревис знал, что сейчас голос Габи начнет отдаляться. Он наклонился к ее уху:
— Ты должна очнуться, слышишь? Ты нужна дочерям. И мне.
«Да. Я пытаюсь».
— Поторопись.
Она промолчала, и Тревис понял, что чересчур давит.
— Я люблю тебя, Габи.
«И я тебя люблю».
— Тебе что-нибудь нужно? Опустить жалюзи? Привезти какую-нибудь вещь из дома?
«Просто посиди со мной немножко. Я очень устала».
— Конечно.
«И возьми меня за руку».
Тревис кивнул и накрыл жену одеялом. Он сел на стул у постели и взял ее за руку, рассеянно водя по ней большим пальцем. Голубь вернулся и снова сел на подоконник. По небу, меняя очертания, плыли облака. Тревис обожал жену, но нынешняя жизнь превратилась в кошмар, и он ругал себя за эти мысли. Он целовал один за другим пальцы Габи, прижимая их к своей щеке. Ощущал ее тепло и мечтал хотя бы о малейшем отклике. Не дождавшись, Тревис вернул руку Габи на место и даже не сразу понял, что голубь как будто пристально разглядывает его.
Элеонора Бейкер, тридцативосьмилетняя домохозяйка. У нее было двое сыновей, которых она обожала. Восемь лет назад ее доставили в больницу с рвотой и жалобами на нестерпимую боль в затылке. Габи подменяла в тот день подругу; Элеонору приняли, и до следующего понедельника Габи ничего о ней не знала. Потом выяснилось, что пациентку положили в реанимацию, поскольку в воскресенье женщина не проснулась. «Она просто заснула — и все», — объяснила одна из сестер.
Кома была вызвана тяжелым случаем вирусного менингита.
Муж Элеоноры, Кеннет, общительный, дружелюбный человек, работавший учителем истории в старшей школе Ист-Картерет, проводил все дни в больнице. Со временем Габи познакомилась с ним. Поначалу они просто перекидывались парой слов, но затем их разговоры стали содержательнее. Кеннет обожал жену и детей. В клинике он появлялся в опрятном свитере и отглаженных брюках. Он был истовым католиком, и Габи часто видела, как он молится у постели жены, перебирая четки. Их сыновей звали Мэтью и Марк.
Тревис знал это, потому что Габи ему рассказала. Не сразу. Она неизменно удивлялась, отчего Кеннет продолжает приходить каждый день и о чем он думает, сидя в тишине у постели жены.
— Он все время такой грустный, — заметила Габи.
— Неудивительно. Его жена в коме.
— Но он сидит с ней постоянно. А как же дети?
Недели сливались в месяцы, и Элеонору Бейкер в конце концов перевезли в частную клинику. Прошел год, потом еще один. Габи, возможно, забыла бы об этой женщине, если бы они с Кеннетом периодически не встречались в магазине. Разговор неизбежно заходил о том, как дела у Элеоноры. Все оставалось без изменений.
По мере того как шли годы, Габи замечала, что Кеннет меняется. «Она еще держится», — мимоходом ронял он на вопрос о состоянии жены. Если раньше в его глазах загорался огонек, когда Кеннет говорил об Элеоноре, то теперь в них царила пустота. Любовь сменилась апатией, черные волосы за пару лет стали седыми. Кеннет так исхудал, что одежда висела на нем мешком.