Выбор
Шрифт:
Он удивленно поднял бровь.
– Мы?
Несколько мгновений смотрим друг другу в глаза.
– Мы.
Дядя откидывается на спинку кресла, на секунду прикрывает глаза, шумно вздыхает.
И снова устремляет на меня взгляд.
– Значит, это правда, Клайд? Ты и простая фабричная работница, никто, девочка с фермы... Грифитс и...
– И остановитесь на этом, дядюшка.
Мой голос прозвучал тяжело, придавив его порыв, он явно еще долго собирался перечислять ущерб для репутации семейства.
– Напомню, что вы говорите о моей жене, Роберте Грифитс.
Мой ответ озадачил главу семьи, да, дядя, я не оценил твое позволение сломать дистанцию. И, знаешь...
–
Если он и собирался что-то сказать, то явно передумал в этот момент. Медленно поднес чашку ко рту. И поставил обратно.
– Клайд, не прячься за давно умерших, это недостойно мужчины.
В свою очередь подался вперёд, во мне зародилась и стала набирать силу горячая волна. Стоп, Клайд! Спокойно.
– Хотите поговорить о мужчинах, дядюшка?
Эти слова я произнес очень медленно, надо взять себя в руки, сбить волну, я знаю, как она опасна.
– Вы же хотели услышать объяснение? Я его дам.
Дядя внимательно посмотрел на меня и кивнул.
Мой негромкий голос. Неяркое пламя камина, его отблески на серебряной посуде, на полировке мебели, на стенах. На лице Сэмюэла Грифитса, в его внимательно смотрящих на меня глазах. Тени... Тени пришли в эту тихую комнату.
Вот он приезжает в Ликург, окрылённый надеждами, видя перед собой дорогу к счастливому и процветающему будущему. Начало работы на фабрике, подвал, тяжёлая выматывающая рутина. Разочарование... И все более настойчивый голос подавляемых желаний. Первый натиск он отразил на остатках благоразумия, но что же дальше? Мечты, мечты, мечты... Об успехе, о богатстве, о признании. И ни одной мысли о том, что все это - суть плоды тяжёлого труда и самоотречения. В его мечтах он получал все сразу и целиком, волей неких счастливых обстоятельств, которые непременно сойдутся когда-нибудь, но хочется поскорее. И зов... Настойчивый зов подавляемой плоти. И она. Каким стечением обстоятельств объяснить их встречу, их гибельную страсть... Но там, где она искренне полюбила и отдала всю себя, поверив убедительным и настойчивым словам, поверив обещаниям... Там он просто использовал ее доверие, ее чувства, подчинив ее своей прихоти, своей похоти. Не собираясь выполнять ни одно из своих щедро данных обещаний.
Он обещал не оставлять... не бросать... помочь в случае нужды... Он обещал. Он говорил о чувствах. О любви. Был нежен и ласков. До поры.
Ты не хочешь остановить меня, дядюшка?
И случайная встреча, с ней, богатой, красивой, полюбившей его. Полюбившей в ее понятии, это ведь началось как игра, из желания реванша за прошлое поражение. Усмешка судьбы - он подчинил своей жестокой воле доверившуюся ему наивную девушку. И сам был подчинён волей другой. Настолько, что заслужил презрительное прозвище 'пуделька' в кругу тех, кто обманчиво дружески пожимал ему руку.
Глаза Грифитса расширились, в них плясали языки пламени камина, он открыл рот, желая что-то сказать. Я заметил это и остановился. Молчание. И я продолжаю.
Он принял решение оставить первую девушку, ибо что она могла ему дать, кроме бедной беспросветной жизни? Так думал он, не подозревая, что жизнь - это то, что мы делаем из нее сами. Сами! Но когда он что-то готов был делать сам? Он приговорил - она ничего мне дать не может, быть ей брошенной. И отличный аргумент - а почему бы и нет? Разве я обещал ей жениться? Нет и нет. Но даже это решение он не смог принять вовремя и непреклонно. Это было бы жестоко, но пo-своему честно. И ещё продолжал пользоваться ее телом для удовлетворения похоти, ибо Сондра - священна. Сондра - неприкосновенна. Сондра - залог блестящего будущего. Тогда как тут... Все так и катилось по накатанной. В пропасть.
Лицо дяди исказила гримаса отвращения. Слушай, слушай... Получай правду. В его глазах все сразу - недоверие... изумление... гнев... презрение... Ко мне. Ко мне? Слушай!
Произошло неизбежное. Она забеременела. Она была вправе рассчитывать на его помощь и поддержку. Но после неискренних и жалких попыток помочь ей избавиться от беременности, показавших всю его низость, подлость и беспомощность, все его мысли были теперь только об одном - чтобы она исчезла. Исчезла! Она требует обвенчаться, чтобы спастись от позора, хотя бы на время, чтобы дать ребенку родиться в законном браке. Она вправе это требовать. Вправе! Но ведь это конец. Конец всем его мечтам и планам. Она должна освободить его. Исчезнуть. Исчезнуть навсегда.
В глазах дяди мелькнул ужас. Слушай меня, Грифитс! Слушай правду о Грифитсе, о чьем фамильном достоинстве ты так печешься!
– Не отводите глаза, дядюшка. Вам страшно?
Он вцепился в цепочку часов, как в какой-то спасательный круг, глядя на меня широко открытыми глазами.
– Да, Клайд. Мне страшно. Страшно услышать то, что ты сейчас скажешь, я уже понял. Но ты же... Вы теперь... Она твоя жена...
Он, потеряв слова, показал на мою левую руку, где искрилось тонкое обручальное кольцо. По странному совпадению в этот момент пламя в камине нашло себе порцию новой пищи и ярко вспыхнуло, кольцо отозвалось сверкающим бликом, ударившим прямо в глаза.
– Да, дядюшка, мы тут. Я и Роберта.
– Так что произошло, Клайд? Я не понимаю. Никто не понимает. Почему...
– Почему я не убил ее?
Дядя прикрыл глаза, одно дело, говорить намеками, совсем другое - услышать прямо. Убить. Убить Роберту. По моей спине прокатился леденящий озноб от этих слов.
Я медленно достаю из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо газетный лист и тщательно расправляю его на столике. И от прикосновений пальцев к этому многажды читанному листку, от осознания, что ещё совсем немного - и... Ненависть. Огненная волна ударила в голову, она всю жизнь жила глубоко во мне, и, наконец, нашла выход. Выход, который с грохотом перекрыла упавшая сверху плита. Плита моей собранной в кулак воли. Нельзя. Нельзя! Твои глаза сейчас выдадут тебя, дядя поймет, что ты видишь... Закрой их, ну же... Откинься... Дыши... Медленно... А рука уже сжалась в кулак, я воочию увидел, как он проламывает висок Сэмюэла Грифитса, как его сносит с кресла и беспомощной мертвой куклой бросает на пол... Как я начинаю движение... Как Ликург платит... За все... За все...
Глаза Роберты, наполненные слезами и страхом, в парке Олбани.
– Я зову... Кричу... Умоляю спасти меня... Протянуть руку... И тьма... Я раз за разом видела это...
Дыши. Дыши, Клайд... Не дай волне захватить тебя, не открывай глаза. Ещё нельзя. Нельзя.
Чувствую, как на мою руку осторожно легла ладонь дяди. Успокаивающе. Медленно открываю глаза, надо мной склонилось его обеспокоенное лицо.
– Клайд! С тобой все в порядке?
Медленно разжимаю намертво сжатый кулак и кладу ладонь на газету. Вдыхаю и выдыхаю воздух сквозь стиснутые зубы.