Выбраковка
Шрифт:
«А у подъезда уже стоит “труповозка”, – подумал Валюшок. – Интересно, что она повезет сегодня. Неужели на самом деле трупы?»
– Убей этого пидора волосатого! – вполголоса требовал от Писца Гусев. – Пока еще разрешаю. А потом я тебя по-быстрому кончу. Ты же не хочешь на каторге сдохнуть?
– Да пошел ты...
– Не верь ему! – прошипел Шацкий. – Кому ты веришь?!
– Убьешь? – настаивал Гусев.
– Да соси ты х...й...
Шацкий начал затравленно озираться. Похоже, спектакль в режиссуре Гусева ему очень не нравился.
– Тогда пушку на стол. Очень медленно.
– Да е...л я тебя... Сам доставай.
– Как жаль, что я в тебе ошибся, – сказал Гусев
Валюшок по-прежнему держал на мушке Шацкого и толком не разглядел, что произошло. А Гусев просто влепил Писцу иглу в брюхо, и тот расслабленно сник.
Шацкий так вздохнул, будто у него петлю с шеи сняли.
А зря.
Потому что Гусев выдернул иглу, воткнул ее себе в лацкан, быстро спрятал игольник в кобуру и так же быстро достал у Писца из-за пазухи «макаров». Вытащил из-под стола руку с «береттой». Взвесил оба пистолета на скрещенных руках. Примерно так обычно держали парочку «узи» всякие крутые из полузабытых в Союзе американских боевиков.
– Что вы... – испуганно пискнул Шацкий.
– Господа, не дергайтесь, мне все отлично видно! – предупредил Гусев.
И принялся стрелять.
Шацкий получил две пули в область сердца и рухнул на руки выбраковщиков. Неподвижный Писец был убит двумя выстрелами в живот и переносицу. Гусев бросил оружие Писца на стол.
В зале сдержанно повизгивали женщины.
– Ну, ты... – начал было старший, но передумал и только сплюнул под ноги.
– Я же сказал, мне все было отлично видно. – Гусев уже склонился над Писцом. Слегка ошалевший и малость оглохший Валюшок понял – он делает клиенту нейтрализующую инъекцию. Через небольшое время обнаружить наличие в крови парализатора будет невозможно. А дырочку от иглы в животе Гусев расковырял пулевым ранением.
– А если бы ты его насквозь...
– Из «макарова»? Упаси бог. Ну что, господа? Наш уговор в силе? Круговая порука мажет, как копоть?
– Естественно, – процедил старший. – Этот убийца прятал ствол в сапоге. У него как раз сапоги... Что тебе оставалось делать? Игольник-то твой заело.
– Вообще хреновое оружие, – согласился матерый дядька. – У меня клинило дважды в самый ответственный момент.
– Перекос, он и есть перекос, – вступился еще один голос. – Между прочим, второй клиент того... Готовченко.
Гусев подобрал с пола «мобильник» и с искренней теплотой улыбнулся выбраковщикам. В том числе и Валюшку, который все отдувался.
– Спасибо, коллеги, – улыбнулся Гусев. – Помогли снять камень с души. Век не забуду. Ну, я поеду отчет рисовать. Если что – знаете, где меня найти.
– Живи, – сказали ему.
На улице Гусев с наслаждением закурил. И встряхнул за плечо насупившегося Валюшка:
– Если ты меня осуждаешь, могу в деталях рассказать, как именно Шацкий изуродовал свою жену. Ей было двадцать три года, Леха. Только двадцать три. Обыкновенная молоденькая дурочка – нормальная женщина за такого бы и не пошла, – но это в данном случае дела не меняет. Нельзя кухонным ножом резать беременных жен, понимаешь? И нет таких высших интересов, во имя которых можно оставлять в живых тех, кто так поступает.
Валюшок молчал.
– А то, что в Агентстве существует круговая порука, ты мог бы и сам догадаться.
– Да нет же!!! – взорвался наконец Валюшок. – Нет!
– Что «нет»? – опешил Гусев.
– Ты... Ты... Да ты чуть мне в руку не попал! Я едва отдернуть ее успел!
– Лешечка! – воскликнул Гусев радостно. Похоже, он ждал чего-нибудь похуже. – Дорогой ты мой! Сам посуди – если бы я мог попасть тебе в руку, уж наверное, я бы тебя предупредил!
Валюшок в ответ только сплюнул – как перед этим старший.
Наверное, они пережили очень похожий стресс.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Лишь в молитвах и заупокойных службах изливалась скорбь по тысячам казненных, не обращаясь в ярость, направленную против тирана, – ведь его власть была освящена церковью, а цели – разумны и благородны.
Очередное испытание на прочность судьба подбросила двойке Гусева в один ничем не примечательный вечер. Да и началось все рутинно – просто на пульте лежала заявка, которую Гусеву передал дежурный. Гусев, привычно изображая лицом скуку и неудовольствие, в бумагу заглянул и сразу же покосился на Валюшка. Его ведомый, поигрывая на пальце ключами от «двадцать седьмой», мурлыкал под нос песенку и, судя по всему, пребывал в отличнейшем расположении духа. «Ну, сейчас посмотрим, какой ты гражданин, агент Валюшок, – мысленно вздохнул Гусев. – Поганая заявка. В последний раз я такую видел года два назад. Ясно, почему ее именно мне подкинули – Гусева ведь не жалко. А Валюшка? Хм-м... Все-таки не оставили надежды восстановить против меня. Какая же это сволочь наверху мутит воду? Понятное дело, не шеф. А кто? Ну, в любом случае нужно будет за Лехой присмотреть. А то еще замочит старика Гусева по великой своей доброте. Обмялся он за последний месяц нормально, уже никакой работы не гнушается, но это...»
– Заводи, – скомандовал он. – Я сейчас, только вот «труповозку» закажу. Нам сегодня особенная понадобится...
Ехать пришлось на самую границу зоны ответственности Центрального. Валюшок вел машину как обычно – быстро и надежно, не хуже, чем если бы за рулем сидел Гусев. С исчезновением знаменитых на всю страну московских пробок средний уровень водительского мастерства в городе неуклонно падал, и Гусеву было приятно, что хотя бы его ведомый этому повальному расслаблению не подвержен.
«Двадцать седьмая» идеально запарковалась у искомого подъезда – в двух шагах, но так, чтобы не привлекать лишнего внимания. Гусев достал рацию и вызвал «труповозку».
– Когда подъедете, во двор не суйтесь, – приказал он. – Стойте на улице. А то здесь бабуськи околачиваются, сразу выяснять начнут, к кому «Скорая» приехала.
«Труповозка» ответила, что все понимает, глубоко сочувствует и постарается без повода не светиться. Гусев повернулся к Валюшку. Тот курил и ждал распоряжений, изо всех сил делая вид, что ему это дается легко. Ведь по инструкции Гусев обязан был довести до ведомого содержание заявки если не в офисе Центрального, то хотя бы по дороге.
– Значит, так, Леха, – сказал Гусев. – Ты когда-нибудь задумывался, куда в нашей стране деваются младенцы с патологией развития?
Валюшок фыркнул было – кто ж этого не знает, – но потом насторожился. Гусев задал вопрос неспроста. Большинство патологий медицина определяла на ранних стадиях беременности, и уроды в Союзе просто не рождались. А в тех немногих случаях, когда медкомиссия находила отклонение от нормы уже после родов, младенца либо с согласия матери усыпляли, либо он пропадал в недрах интернатской системы. Сложнее было, конечно, с подрощенными детьми, у которых вдруг открывались серьезные нарушения психики, – но и тех, как правило, удавалось из общества изъять. В тех случаях, когда четко устанавливалась наследственная природа нарушения, – вместе с родителями. А когда нет... По обстоятельствам. Все это Валюшку детально объяснили на подготовительных курсах с примерами из практики. Но раз сегодня они здесь и Гусев задает вопросы, значит, система дала сбой. И где-то в этом подъезде живет ненормальный ребенок. Валюшок поежился.