Вычислить и обезвредить
Шрифт:
Тем, кто возражал, что на самом деле красный терроризм действовал против левой и во имя авторитарной реставрации, умеренные давали конкретный и ясный ответ: может быть, это и так, и, если будет продолжаться неопределенно долго, то сильно пострадают и левые, но пока что жертвами являются только буржуа, и плачут только семьи буржуа. Следовательно, „те“ — их противники, убийцы, которые хотят уничтожить энное число людей, и с ними нужно бороться именно как с преступниками и убийцами…
Левые, напротив, не хотели ничего видеть, не желали ничего слышать, когда раздались первые револьверные выстрелы. Поднимал голову левый
Теоретики „красных“ никого не убивают сами, лишь возводят насилие в абсолют, проповедуя абстрактные идеи „революционного гуманизма“ и „всеобщей справедливости“. Но их ученики и последователи тяготеют к практике, в результате чего список жертв „красного террора“ продолжает расти. Загадочная гибель мультимиллиардера Фельтринелли оказалась выгодна не столько революционному движению, сколько нескольким крупным банковским группировкам в Италии и за её пределами. Да и кто поверит в то, что такой человек собственноручно попытался совершить диверсию?
Джанджакомо Фельтринелли был человеком одержимым, очень смелым, но не вполне психически уравновешенным. Ко всему прочему, он был одержим страхом правого переворота, переворота фашистского, и потому желал действовать „во имя революции“. Он создал собственную организацию — „Группу партизанского действия“ — щедро её финансировал, но, желая быть не только спонсором, но и идеологом, издавал достаточно наивные листовки и активно искал связей с другими итальянскими ультралевыми группировками.
Последним его планом было установление тесных контактов с латиноамериканскими революционерами — его истинным идеалом — и финансирование их движения, что не могло не вызвать раздражения не только у правящих кругов Италии, но и у ЦРУ.
Фельтринелли ушел в подполье, гримировался, носил кличку Освальд, то жил за границей, то снова появлялся в Италии, причем полиция была прекрасно обо всем этом осведомлена, но его не трогала: то ли не воспринимали всерьез, то ли хотели использовать как-то по другому. Вполне допустимая гипотеза, если учесть, что связи у миллиардера были разнообразные и достаточно странные. Сама его смерть окутана тайной. А что, если сумасшедшую идею подрыва электростанции ему кто-то умело внушил?
Известно, что вплоть до последнего момента рядом с ним находился некто Карло Фиорни, который после взрыва скрылся и найти которого так и не удалось. Известно, что наследники Фельтринелли ведут более чем скромный образ жизни и даже не упоминают о каких-то больших деньгах, перешедших к ним. Известно, что после гибели Фельтринелли полиция ужесточила свои действия, и „Красная бригада“ на какое-то время ушла в подполье».
Я постарался выбросить всю эту историю из своей памяти. Машину я и до этого водил аккуратно, но после…
Я слишком хорошо помнил, как в свое время моя бабушка говорила:
«В нашем роду мужчины редко умирают в собственной постели».
Меня можно было бы заподозрить в трусости, но мне хотелось быть первым не в своем роде, а в своем роду — умереть в собственной постели, причем как можно позже. Так что последующие
Мне это удавалось до тех пор, пока я не познакомился с Мари.
Глава 7. Друзья встречаются вновь
Как присноизвестный чеховский персонаж, кофе в то утро я пила «без всякого на то для себя удовольствия». Не потому, что у меня резко атрофировались вкусовые ощущения, а потому, что в тот конкретный исторический момент меня вполне можно было напоить вместо кофе касторкой или даже керосином и я вряд ли заметила бы разницу. Думать надо о том, что делаешь, а не о пережитых незабываемых минутах. Я же с упорством, достойным лучшего применения, то и дело мысленно возвращалась к событиям последних двенадцати часов. И не могу сказать, чтобы эти воспоминания были неприятны, но дать им какое-то точное определение я бы все-таки затруднилась.
Резко зазвонил телефон, я непроизвольно подскочила на стуле, и недопитый кофе пролился на голые колени. Поэтому мое «алло» напоминало скорее шипение разъяренной кошки, чем нормальную человеческую речь. И поэтому же, наверное, ответом мне было недоуменное молчание, повисшее на том конце телефонного провода.
— Я слушаю, — повторила я уже более спокойно. — Говорите, если позвонили.
— У тебя все в порядке? — услышала я голос Владимира Николаевича.
На сей раз в нем не было и тени насмешки. А мое бестолковое сердце замерло, дернулось и застучало так, что знаменитый ленинградский метроном рядом с ним просто отдыхал: что такое его шестьдесят ударов в минуту по сравнению с моими двумястами? Это — как минимум.
— Привет! — отозвалась я, изо всей силы пытаясь скрыть обуревавшие меня чувства. — А что у меня может быть не в порядке?
— Голос, например. Ты случайно не плачешь?
— Случайно не плачу. Все хорошо. А что, в лучших домах теперь принято уходить, не прощаясь?
— Ты так сладко спала, котенок. Я и так ждал два часа прежде, чем позвонить. Но сейчас, по-моему, уже можно просыпаться.
Я посмотрела на будильник и ахнула: одиннадцать часов! Я опоздала на работу! Что же теперь будет?
— По-моему, просыпаться как бы и незачем, — мрачно сообщила я Владимиру Николаевичу. — Меня уже час как уволили. Так что, спи спокойно, дорогой товарищ. Это я себе говорю.
— А разве ты по субботам работаешь? — изумился мой собеседник.
Елки-палки, сегодня же действительно суббота, если верить календарю! Так, дожила. Счастливые, конечно, часов не наблюдают, но вот за днями проследить было бы неплохо. А то так очень быстро можно докатиться до вопроса: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»
— Я забыла, что сегодня суббота, — честно призналась я.
— А как тебя зовут, помнишь?
В голосе Владимира Николаевича снова послышались иронические нотки. Разговаривать по-другому он просто не умел — во всяком случае с дамами. Хотя что, собственно, я знаю о его манере разговаривать с дамами, равно как и о нем самом? Все мои познания в этой области вполне могли уместиться в одно короткое слово — ничего.
— Представьте себе, помню, — со всей доступной мне в тот момент сухостью сообщила я.