Выход воспрещен
Шрифт:
В общем, ну его в баню. Я простой советский герой, победивший Злыдня, хочу за это какаву, новую хату и учицца! Где моя какава?!
А дверь в камеру оказалась закрытой. Здрасти.
— Не понял? — вслух не понял я, дёргая решетку своей камеры. Та самым прозаичным и непоколебимым образом оставалась на месте.
Закрыто. Совсем не понял?!
Подёргал еще. Точно закрыто. Еще раз совсем не понял. Я же свой? Гад, урод, лейтеха конторы, задержал Сидорову козу и вообще ни в чем не виноватый?!! Какого бабуина?! И где мои ботинки и носки?!
Панику
— Изотов? — осведомилась морда хриплым со сна голосом, — Виктор Анатольевич?
Мне очень хотелось скорчить рожу в стиле «Да неужели?!», но побоялся, что для сонного мозга товарища милиционера, никак не могущего сфокусировать на мне свой орлиный взор, это может кончиться плохо. Поэтому, буркнув «Да», встал вполоборота своей травмирующей физией, дабы юный служитель закона и порядка мог беспрепятственно отомкнуть моё узилище. Тот, правда, не стал совершать такого деяния, вместо этого отцепив с груди рацию, и доложив через неё, что мол, Изотов очнулся.
Я, блин, спал! Почему очнулся-то?!
Рация, жутко зашипев, разразилась какой-то нечленораздельщиной, совершенно мной не понятой. Правоохранитель, отличающийся знанием особого радио-ментовского, тем не менее информацию принял, а затем перевел на русский, размыкая попутно моё узилище:
— Вам на минус третий, Виктор Анатольевич. При выходе, налево, шестой кабинет. Медосмотр. Вещи оставьте, вас срочно ждут.
Лучше бы пожрать дали. Хотя, о чем это я? Вон, что к лифту провожает, дорогу показывая, уже спасибо. Это вам не общество консюмеризма, фальшивой демократии и тирании сферы услуг! Тут всё сам!
Не знаю почему, но горжусь. Вот прямо еду на лифте вниз, лапам нижним пипец как от металла холодно, на огромный герб с серпом, молотом и кулаком смотрю — и гордость берет. За державу, кующую из чугуния утюги, а не штампующую пустоглазых барист. Утюги, конечно, не гении обжигают, но утюг — это утюг, а бариста — это тлен, навязанная роскошь и бессмысленно просираемый человеческий ресурс! Типа цыгана, но по своей воле и с вкусным кофе.
Быстро дошлёпав к нужному кабинету, я ворвался внутрь, мечтая куда-нибудь сунуть озябшие ступни, но оказался в большой пустой комнате с металлическим кругом посередине метров трёх в диаметре. От его вида мне стало еще холоднее, вполне заслуженно, кстати. Воздух тут тоже был прохладный, а освещение безжизненно-ярким. Неуютно. Может, не туда попал?
— Изотов? — раздался незнакомый женский голос из динамика у потолка.
— Да…? — нервно проблеял я, по очереди поджимая ноги и грея подошвы о икры.
— Я вас ждала. Зовите меня Анна Владимировна, — уведомили меня сухим деловым тоном, — Раздевайтесь. Вещи на кушетку в углу, сами в центр круга. Выполняйте.
Ну… всё-таки я немножко скучаю по стране, где проктологи и урологи грели ладошки перед осмотром, а не во время его. Что-то вспомнилось. Ну и ладно, хоть без экзоскелета-ограничителя побуду.
Встав ровно на середину круга, я замер, гордо свисая руками вдоль бедер, вместо того чтобы стыдливо прикрыть ладошками свои втянувшиеся и сморщенные от холода гениталии. Стыло и зябко, поэтому задавать вопросы типа «А где приборы?», «А где медсестра?», «А это не больно?» — явно бестолково. Судя по деловому тону невидимой докторицы, которая вполне могла бы в своих трусах намораживать эскимо, вопросами я только продлю свои мучения. И то, очень ненадолго.
— Ноги на ширину плеч, руки поднять параллельно полу! — раздалась следующая команда.
Сканер, что ли? Приказ я выполнил.
— Закройте глаза! Замрите!
Это несложно…
Куда сложнее, можно сказать, даже в невыносимой степени, почувствовать, как твои конечности оказываются в плену металлических захватов гибких манипуляторов, мгновенно оказывающихся на руках, ногах, поясе и шейном отделе. Секунда оторопи, ты ошалело открываешь глаза, обожженный холодом прицепившегося к тебе металла, а затем пораженно сипишь, будучи резко вздёрнутым в воздух, с максимально разведенными конечностями. Правда, насладиться тебе этим подвешенным состоянием, похожим на готовую к вскрытию лягушку, тебе дают всего лишь пару секунд. Затем следует новый, финальный удар от судьбы в виде голоса из динамика. Прекрасно мне знакомого голоса. Ненавидимого.
— Спасибо, Миша. Как и всегда — никаких нареканий!
Захлебываюсь от накатившего приступа злости.
Вместе с этими звуками одна из стен становится прозрачной, демонстрируя висящему в воздухе мне вторую половину лаборатории. Вот там полно приборов, с лампочками, экранами, переключателями, трубками, проводами и прочей лабуденью. Но это ерунда. Там еще немало людей, большую часть из которых я знаю. К примеру, два майора, одним из которых является Валерий Кузьмич Радин, а вторым Нелла Аркадьевна Окалина, возвышающаяся над простыми смертными своей монументальной фигурой. Сухощавый молодой человек в белом халате, ехидно поглядывающий на меня поверх монитора, это Михаил Ожегов, ближайший помощник и заместитель полного, лысеющего и очкастого ученого, неотрывно меня рассматривающего.
Зафиксированный, висящий в воздухе, я смотрел прямо в глаза Егора Дмитриевича Лещенко, ведущего специалиста лаборатории особых случаев, понимая, что приплыл. Причем, это плаванье не было долгим, не было захватывающим или поучительным. Зато предсказуемым. Не для 18-летнего юноши из сиротского дома, но для живущего вторую жизнь человека, продукта куда более циничного, холодного и злого общества — точно.
— Что здесь происходит? — обозначил вопрос я, не отрывая взгляд от Лещенко. Злость продолжала давить. Просто так я оказаться здесь не мог. Тем более не в компании этих двух моральных уродов, Лещенко и его пса Ожегова. А значит…
Мои отношения с этим экземпляром научного советского сообщества были просты и прозрачны. Он своими бесконечными анализами, сканированиями и экспериментами превращал мои школьные каникулы в ад, ничуть не скрывая интереса в том, чтобы превратить в него и остальную часть моей жизни. Я же, в свою очередь, не раз и не два подгадывал момент и выдавал характеристику этому достойному советскому ученому, вслух сравнивая его с выдающимися умами, работавшими в таких заведениях как Бухенвальд, Дахау и Аушвиц. Естественно, на публике… крайне специфичной публике, нужно заметить. Той, что не прощает своим дорогим коллегам даже ложных наветов, начиная их усиленно муссировать в собственных целях.