Выход за предел
Шрифт:
– А они ее в гробу прислали, в стандартном. Положили и прислали наложенным платежом, – невозмутимо проговорил длинный и опять отвернулся.
Именитый народ уже не просто улыбался, как вначале, вежливо, а хохотал от души. Брагин тоже смеялся со всеми, пока не заметил, что многие стали оборачиваться к выходу.
Он тоже обернулся и увидел, как Сафрон усаживает за край стола Владимира Высоцкого с Мариной Влади и Валерия Золотухина с какой-то симпатичной девушкой. Больше Иван уже не слышал вралей. Он был шокирован – сам Высоцкий садился за его стол. В мастерской Ивана не звучала никакая музыка, кроме песен Высоцкого и хорового пения, которое тоже он почему-то очень любил. Он любовался песнями Владимира Высоцкого, как прекрасными картинами, мудростью их, простотой
И тут он, Высоцкий, сам лично сидит за столом, в черной водолазке и в красивом пуловере из верблюжьей шерсти, улыбающийся, и наливает шампанское в бокалы своей рукой, которой пишет такие замечательные песни. Высоцкий наполнил бокалы и с любопытством поглядывал на вралей, вещающих со сцены, тихо что-то объясняя Марине.
Отдельные гости с неудовольствием поглядывали в их сторону, другие радостно кивали и приветствовали вновь прибывших. Лишь врали, не обращая внимания ни на кого, продолжали спорить меж собою. Когда они закончили выступление, их проводили бурными аплодисментами, и к притихшему Ивану подошел Сафрон с гостями.
– Вот он, автор наш, виновник торжества. Познакомьтесь, Иван Кошурников, он же Брагин, – представил Сафрон несчастного, съежившегося Ивана Высоцкому, Влади, Золотухину и его подруге.
Иван поднялся и пожал протянутую руку Высоцкого, а потом Золотухина.
– Брагин – это псевдоним, что ли? – спросил Высоцкий.
– Нет, это побрякуха, прозвище, то бишь. Так у нас в Усолье говорят, – ответил негромко и сдержанно Иван.
– Надо же, как точно – побрякуха – приладили. А эти двое кто, молодцы такие? – опять спросил Высоцкий.
– Эти двое – врали. Я их от себя из Усолья выписал. Обещал сводить в мавзолей Ленина, вот они и согласились приехать, да, как сами говорят, хари погнуть перед честным народом, – уже с легкой улыбкой проговорил Брагин.
– Хари погнуть? – засмеялся Высоцкий. – Это ж надо, Марина. Есть у вас такие мастера хари погнуть в Парижах-то?
Он перевел на нее взгляд.
– Нет, нет, Володя. Такие мастера только у вас в России возможны, – с умной улыбкой и легким акцентом ответила Марина.
– То-то же! – произнес Высоцкий, – ну, веди, показывай свои шедевры, Иван. Тут вся Москва уже гудит о самородке русском с Урала.
И все направились к картинам. Показывая экспозицию, Иван опять коротко комментировал, если спрашивали его, но, в основном, говорил грамотно и красиво Сафрон Евдокимович. Который с Высоцким, оказывается, был коротко знаком, как и с Влади, и с Золотухиным, и со всеми именитыми гостями мастерской. И они, похоже, сильно уважали Сафрона за какой-то неведомый Ивану талант – за деньги уважают по-другому. Высоцкий задержался у крайней картины, потом подошел к компании и произнес: «Да, похоже, крепко я ошибался, когда писал, что Лукоморья больше нет и все, о чем писал поэт, просто бред. Вот оно, Лукоморье-то, живое-живехонькое, никуда не делось. Просто не видим мы его за суетой на земле нашей прекрасной, сказочной. И хоть я немного и понимаю в живописи, хочу сказать тебе, Иван – ты мастер большой руки. Да и чудак большой руки. На тебя скоро пойдет и Москва наша, и вся Россия-матушка повалит, и заграница их заглядываться будет, никуда не денется».
Он перевел взгляд на Марину Влади:
– Правда ведь, милая?
– Да, это правда. Ваши картины замечательные, и их нужно показывать в Лувре, Ванья, – произнесла Марина Влади с прекрасной улыбкой на губах и с тем же легким акцентом.
– Во! А вот здесь я не ошибся! – радостно произнес Высоцкий. – И ты бы, Ваня, у них был Ванья.
– Да, картины замечательные у вас, Иван, такие по-настоящему русские, я бы даже сказал – алтайские, – негромко произнес Золотухин. – А вы говорили, Ваня, про Усолье. Это Усолье сибирское, близ Ангарска,
– Нет, Валерий Сергеевич, это Усолье уральское, что близ Соликамска на Каме, – ответил Иван Брагин и улыбнулся Золотухину.
Сафрон почувствовал неловкую паузу и предложил пойти за стол. Но Высоцкий приобнял его за плечи, поблагодарил и сказал, что они ведь сразу после спектакля прикатили и надобно еще кое-куда заскочить, стал прощаться со всеми. Пожимая руку Ивану, он вдруг произнес: «Знаешь что, Ваня, мы с Мариной скоро в Париж ейный едем на машине, так я тебе оттуда кисточки привезу. С Монмартра. Чтобы ты, Иван, всех их перерисовал! Договорились?»
Иван вдруг замер, а потом задумчиво произнес: «Спасибо, Владимир Семенович, из ваших рук для меня и песчинка драгоценна».
– Обещаю, Ваня, обещаю. А образно ты мыслишь, Иван, креативно. Отсюда и картины твои такие. Ну, будь здоров, Ванья, и до встречи, – проговорил, улыбнувшись, Высоцкий, и они направились к выходу.
К полуночи и все остальные удивительные гости разошлись. Мария Ивановна, соседка снизу, с дочерьми Светой и Таней, помогавшие с организацией банкетов, убирали со столов, а Сафрон с Иваном сидели на краю нарядной сцены под «Рожеством Христовым» и беседовали в хорошем расположении духа. О гостях своих именитых да знаменитых беседовали. О простоте Юрия Никулина, юморе его и скромности. Об интеллигентности Андрея Тарковского и Андрея Миронова. О сдержанной глубокой наблюдательности и тонкой оценке Иннокентия Смоктуновского. О приходившем накануне Марке Захарове со своими молодыми дарованиями, Александром Абдуловым и Николаем Караченцовым. А еще раньше заходил удивительно светлый и вежливый Евгений Леонов с веселым и независимым Савелием Крамаровым. Побывали у них и Галина Волчек с красавцем Валентином Гафтом, который всех порадовал своими новыми эпиграммами типа «Как не остановить бегущего бизона, так не остановить поющего Кобзона». Были и Олег Ефремов с Татьяной Дорониной из МХАТа. Бывали и какие-то оперные дивы, и балетные, но о них Иван даже и не слышал. Заходили знаменитые музыканты и спортсмены. И из Моссовета, и из горкома партии тоже бывали инкогнито. Но больше всех Ивана потряс сегодняшний визит Владимира Высоцкого.
Глава 14. Рожество Христово
– Надо же, сам Высоцкий приходил, – удивлялся Иван. – Вот ведь чудо-то рождественское! Сам приходил!
– Как ты думаешь, Ваня, есть ли люди на свете, не мечтающие о славе? – вдруг неожиданно спросил Сафрон.
– Думаю, Сафрон Евдокимович, что, наверное, нет…
– А вот и ошибаешься, Ваня – есть! Это те люди, которые уже обрели славу. Об этом знает почти каждый из твоих знаменитых гостей. Но славы, которая пришла к Володе Высоцкому, из них не знает никто, – очень тихо и задумчиво произнес Сафрон. – К нему пришла редчайшая слава. Мистическая! Слава былинная из толщи веков! Слава гигантская и вызывающая всеобщее поклонение! Слава, не знающая преград и способная сметать все на своем пути! Слава взыскательная и неудержимая! Высоцкий – это имя, которое уже сегодня вписано золотыми буквами в книгу бытия великой России наряду с Пушкиным, Лермонтовым, Толстым, Достоевским, Есениным. Ты только представь, Иван, каково это? К нему, молодому, обязательному, честному, порядочному, скромному парню, никому не нужному актеру, мечтающему хоть о малой популярности, и вдруг приходит такая Слава. Как эту славу-то нести – не подвести?
У славы, Ваня, женский характер. Она может быть скромной и дерзкой, покладистой и скандальной, доверчивой и скрытной и т. д. и т. п. Но любая слава хочет, чтобы ею обладали. Обладали страстно. Обладали долго. И это желание – ее пища! Ее хлеб! Ее пьяное вино! Ее эликсир вечной жизни! Она не любит, чтобы ею просто пользовались, чтобы ездили на ней. Она обожает, чтобы ее носили на руках. Таскали на закорках. Возили на загривке. Катали с ветерком. Она любит, чтобы ею любовались. Любит быть на виду. Ее избранник должен все успеть и везде успеть. Он обязан работать на нее днем и ночью, круглосуточно, до изнеможения, до беспамятства, до самоуничтожения. Кто может все это ей подарить, тому она и отдается!