Выход
Шрифт:
Он удивил ее, внезапно оборвав движение. Жар между их телами заставил ее испытать сладостные конвульсии, завершившиеся громкими звуками, которые когда-то так ее смущали.
Она наполовину скатилась с него, нечаянно ударив в солнечное сплетение, так что он сказал уф, достала рукой и притянула наверх его балахон, лежавший снизу на столе, и вытерлась им.
– Ох, ничего себе, – сказала она.
– Еще.
Она посмотрела вниз, не веря своим ушам.
– Что, уже?
Он облизал губы.
Он был хорошим любовником. Это чувствовалось по бешеному сердцебиению после так долго ожидаемого соития. Она не сразу сообразила, в чем дело, но, когда кончила еще раз, сжимая
Итакдалее делил свое время на более крупные отрезки. Он вытянулся вдоль ее тела и уткнулся своим лицом в ее груди, и долго так лежал, прежде чем приступил к легким покусываниям. Это продолжалось дольше, чем она ожидала. Это было гораздо лучше, чем просто «хорошо». Ее внутренние часы синхронизировались, метроном тихонько тикал, замедляясь до томного сердцебиения, в котором, казалось, теперь было сосредоточено все время этого мира. И это чувство угасания поражало больше, чем липкие соки на ее пальцах, серовато-синий засос на левой груди, разбухший мужской сосок, который она катала своими пальцами.
Когда все закончилось, она не знала, сколько сейчас времени. Возможно, уже закат, а может быть, и ночь, хотя они зашли в эту комнату с восходом. Она провела рукой по интерфейсной поверхности на стене и вывела часы, удивившись, что сейчас всего лишь полдень. Неспешное времяпровождение не означало, что время невозможно было терять впустую. Разница между восхитительной томностью и бесконечной суетой заключалась в одном-двух часах. Ей казалось, что она провела здесь целый день.
Она поцеловала его там, где мочка уха соединялась с телом, и не спеша добралась до его губ. Он без суеты обнял ее, облекая в уже надетый на него балахон.
– Мне было очень хорошо, – сказала она.
– Мне тоже.
Они переплели пальцы. Они сняли белье с кровати, застелили новое, протерли все поверхности и включили воздухоочистители. Зеленая галочка загорелась на двери, подтверждая надлежащую уборку комнаты и адекватное ее состояние. Они ушли, держась за руки и неся в свободных руках мокрые простыни. Они спустили их в желоб для грязного белья, а потом отправились в конюшню, чтобы сделать себе новую одежду.
Хорошо, что совокупление не выбило их отношения из привычной колеи. В общем зале он обнимал ее и целовал в щеку вместо того, чтобы просто пожимать руку, а его друзья, которые, как ей казалось, состояли примерно в таких же отношениях, что и Лимпопо с Итакдалее, бросали на нее понимающие взгляды. Он не старался сделать так, чтобы все ее внимание при каждой встрече уделялось только ему, но и не относился к ней с намеренным пренебрежением. Спустя неделю они случайно встретились в коридоре и остановились поболтать. Он прислонился к стене и приложил к стене свою ладонь. Она поместила свою ладонь рядом, и он правильно понял намек, после чего они отправились на четвертый этаж, чтобы еще раз провести время в неспешных играх и удовольствии.
– Как тебе здесь? – спросила она во время одной из пауз.
Оказалось, что ему, если оценивать ситуацию в целом, неудобно.
– Если честно, я думаю, что это не мое. Мы ушли из дефолтного мира, потому что я хотел стать важной частью чего-то, а не просто неудобной избыточной трудовой единицей. Я понимаю, что могу здесь работать и на самом деле здесь много дел, но остается ощущение чего-то неестественного. На днях я полностью облажался с обработкой льна и испортил тридцать простыней. Система просто назначила кого-то еще на изготовление новых, а испорченные пропустила через обработчик сырья. Все настолько продуманно и безопасно, что совершенно не важно, чем именно я занимаюсь. Если бы я занимался полезным умственным трудом или же вообще ничего не делал – не было бы никакой разницы, как это видится здешней системе. Я знаю, что все это звучит эгоцентрично и упорото, но я хочу знать, что лично я являюсь важной частью этого мира. Если я завтра уйду, здесь совершенно ничего не поменяется.
Она непрерывно кусала себе губу, билась с этой привычкой в течение долгих лет и признала, наконец, что это дурной вкус. Каждый говорил об особенных снежинках, о том, что хочет быть не таким, как все, но подобные заявления звучали как оскорбление только от незнакомцев, а не от друзей. Вовсе не нужно было быть особенной снежинкой, потому что объективная реальность такова: несмотря на твою важность для самого себя и для твоего ближайшего окружения, маловероятно, что все твои поступки и дела были незаменимыми. Как только ты начинал считать себя особенной снежинкой, ты вставал на верную дорогу самообмана, которая доводила до абсолютной уверенности в том, что тебе положено больше, чем кому-либо еще из-за вот этой твоей исключительности. Если и было среди ушельцев классически позорное качество, так это как раз самообман.
– Ты знаешь, что это «та любовь, что о себе молчит» [12] , в этих краях? В течение веков на планете жило около ста миллиардов человек, и большинство из них совершенно ничего не изменили. Антропоцен – это коллективная, а не индивидуальная деятельность. Именно поэтому климатические изменения происходят с такой долбаной стремительностью. В дефолтном мире говорят, что в конечном счете все сводится к индивидуальному выбору и ответственности, однако реальность такова, что ты не можешь откупиться от изменений климата. Если в твоем городе повторно используют стеклянные бутылки – это одно. Если перерабатывают – это совершенно другое. Закапывают в землю – третье. Никакие твои личные поступки на это не повлияют, если только ты не соберешь большое число единомышленников и вы не измените все к лучшему.
12
Строчка из стихотворения «Две любви» британского поэта Альфреда Дугласа.
– Однако трудно притворяться, что ты не являешься главным героем в фильме о своей жизни. Обычно на это действительно наплевать, однако пребывание здесь заставляет обо всем задуматься.
– У всего есть свои противоречия. Иногда я думаю, может, кто-нибудь и улучшает все вокруг только потому, что я написала нужную строку кода. Чтобы действительно здесь преуспеть, нужно желание менять все к лучшему и твердая уверенность в том, что ты являешься полностью заменимым.
– Конечно, это лучше, чем в дефолтном мире. Там ты совершенно не должен ничего менять и являешься при этом на все сто процентов излишней штатной единицей.
Это обсуждение убило в ней всю похоть. Мысль, что ее ощущения ничем не отличаются от ощущений бесконечного числа людей, которые чувствовали то же самое до, во время и после этого момента, дала ей понять, что ее ощущения – это какой-то дешевый обман, способ обвести вокруг пальца свою внутреннюю систему вознаграждений с целью получить кучку ерунды или банку фигни. Как правило, после секса она чувствовала, что вся вселенная вращается вокруг ее ощущений. Теперь они казались ей никому не нужным блеском в совершенно безразличной пустоте.