Выиграть время
Шрифт:
. Они знали, что еще Чингисхан завещал своим детям, будущим покорителям не завоеванной им части вселенной, ряд законов ведения победоносной войны. Правда, в зависимости от численности противника, качественного состава его войск, а также рельефа местности, на которой велись боевые действия, и поставленных перед Ордой в данной кампании задач, большинство этих законов могли толковаться и применяться по-разному. Однако два из них оставались неизменными при любых обстоятельствах. Это было, во-первых, требование вести постоянную и тщательную разведку, чтобы к моменту решающего сражения знать о противнике абсолютно все. Во-вторых, необходимость сохранять в течение боя как можно дольше сильный, подвижный резерв, чтобы внезапно бросить его на врага в самый ответственный момент, сразу изменив ход битвы в свою пользу.
Дмитрий и Боброк были уверены, что бывший темник Мамай, участник многих ордынских походов, не изменит этим двум основным законам Чингисхана и на сей раз. В том, что неприятельская разведка смогла точно установить численность подошедшего к Дону русского войска, они не сомневались нисколько. Тем более, что ордынцы могли получить в этом помощь от враждебной Москве Литвы. Были они убеждены и в том, что в решающий момент битвы на русские войска будут брошены свежие отборные чамбулы татарской конницы, удар которой должен будет склонить чашу весов сражения в пользу Мамая.
Сейчас Дмитрий и Боброк решали, как обратить эти не раз опробованные врагом законы ведения боя в собственную пользу.
— Я велел полкам Дмитрия и Андрея Ольгердовичей двигаться посредине нашей рати, а дружинам князя Владимира занять место позади них, — тихо говорил Боброк. — Если ордынским лазутчикам удалось обнаружить подход войск с литовского порубежья, они примут их за воинство, оставленное нами поначалу в Москве. Число оного Мамаю известно, и он присовокупит к нашим силам еще пятнадцать тысяч дружинников, а не те пятьдесят, что подошли на самом деле.
— А если Ягайло пришлет Мамаю гонца, что оба Ольгердовича выступили на соединение со мной? — поинтересовался Дмитрий.
— Я предвидел подобное, княже. Коли такой гонец послан, он ни в коем случае не мог поспеть к Дону раньше меня. Теперь ему не попасть к Мамаю вовсе; прибывшие со мной казаки-ватажники надежно перекрыли все пути между Ордой и Литвой.
Великий князь придержал коня, поднялся на стременах. Какое-то время задумчиво всматривался в подернутую голубоватой дымкой степную даль, затем снова опустился в седло. Черты лица Дмитрия затвердели, в глазах появилась холодная решимость, голос прозвучал резко и непререкаемо.
— Значит, поступим, как замыслили с самого начала. Выставим напоказ недругу все наши силы, которые он счел, и расположим в засаде те, о которых ему до сей поры неведомо. И в решающий час битвы не мы, а Орда почувствует, что такое неожиданный удар десятков тысяч свежих, отборных воинов. Дабы сей удар был нанесен в самый нужный момент и ни на миг раньше, отдаю засадный полк под твое начало, боярин, — глянул Дмитрий на Боброка.
— Благодарю, княже. Дозволь мне самолично сыскать место для будущей засады.
— Оно уже найдено, боярин, князь Серпуховский вскоре укажет его тебе. Ведай, что мной уже выбрано и место предстоящей битвы между Русью и Ордой. Имя ему — поле Куликово…
Под бархатным великокняжеским стягом, в богатом воинском облачении, окруженный многочисленной свитой князей и воевод, великий московский князь Дмитрий прямо и неподвижно сидел в седле и наблюдал за идущими мимо него к переправам через Дон русскими полками. Совсем недавно в его шатре состоялся военный совет, на который были приглашены князья и воеводы подошедшего к Дону русского войска. Вопрос был один: остаться по эту, свою, сторону реки и, подготовившись к обороне, ждать нападения татар или самим переправиться на тот, чужой для них берег и навязать бой Орде?
Голоса, как и следовало ожидать, разделились. Одни призывали к осторожности и благоразумию, пугали более чем двойным превосходством в силах татар и опасностью вести бой, имея за спиной реку. Другие настаивали на немедленной переправе и внезапном нападении на степняков. В том же, что сзади окажется Дон, они видели залог того, что русское войско до единого человека станет биться насмерть, зная, что пути к отступлению нет. Первыми среди тех, кто настаивал на переправе, были Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, боярин Боброк, князь Владимир Андреевич Серпуховский. Только они из всех присутствующих в великокняжеском шатре знали, какой ценой оплачено право вступить в бой лишь с Ордой, не опасаясь удара Литвы в спину, чего стоило собрать воедино на берегах Дона все русское войско, разделенное до этого на несколько частей. Только им также было известно, что всего час назад в шатер к Боброку прискакал атаман Дорош с вестью, что его дозоры, рассыпанные по степи в сторону Литвы, донесли, что уже имели несколько стычек с разъездами литовской конницы, находящейся от Дона всего в двух-трех переходах и следующей на Одоев.
Шли юноши, впервые взявшие в руки оружие, и закаленные в сражениях воины, не помнившие числа битв, в которых им довелось участвовать. Проходили вчерашние холопы и смерды с рогатинами в руках и топорами за поясами, повесившие на плечи самодельные деревянные щиты. Ехали на рослых боевых конях закованные в броню и грозные в своем воинском умении княжеские и боярские дружины, уже не раз испытавшие в боях крепость руки и надежность оружия.
Все они, сыны русской земли, шли на неведомое им доселе Куликово поле, чтобы завтра утром, едва поднимется солнце, перегородить его из конца в конец рядами своих червленых щитов и заслонить Русь. Сто пятьдесят тысяч восточных славян станут грудью против бесчисленного и страшного врага, собравшегося на берегах Дона с разных концов Европы и Азии: от Волги и Крыма, с Кавказа и Закаспия, с залитых щедрым солнцем итальянских равнин.
Русичи не дрогнув встретят бешеный натиск разноплеменных орд, зальют своей и чужой кровью это широкое поле, загромоздят его горами своих и чужих тел. И ничто: ни дикий напор татарской конницы, ни упорный натиск железных рядов наемной итальянской пехоты, ни визжащие орды кочевников — не заставит их отступить. Они примут на свои красные щиты и неуемную ярость полудикой степи, и строго рассчитанный таранный удар лучшей в Западной Европе итальянской пехоты. Наткнувшись на острия их длинных копий, прервет бег и останется на земле грудами тел необозримый вал кочевой конницы. Под ударами их мечей лягут рядами в русский ковыль когорты черной генуэзской пехоты, и ни одному наемнику не суждено будет увидеть вновь родную Италию.
Когда они победят и над полем битвы хрипло прозвучит сигнал трубы, созывающий уцелевших русичей под великокняжеское знамя, они вновь сомкнут ряды своих залитых кровью щитов на тех же холмах, где стояли утром. И даже у них, чудом оставшихся живыми в этой беспримерной по ожесточенности сече, видевших вокруг себя сотни смертей и самих покрытых ранами, дрогнет сердце. Потому что вчетверо короче будет стена их щитов. Из ста пятидесяти тысяч, стоявших утром под этим стягом, к вечеру останется только сорок тысяч. Но великий московский князь, объезжая их ряды и вглядываясь в лица, ни на миг не усомнится в том, что, доведись им сейчас встретиться с новым врагом, они так же бесстрашно встретят его, как только что бесславно исчезнувшую Орду.