Выкуп
Шрифт:
Вот и сейчас он говорит:
– Уважаемый Дима, я всё переживаю, как вы у себя за чистотой следите? Позвольте вам прислать домработницу? Она проверенная, она чистая, она…
Я снова машу рукой, отъезжаю от Нурали. Какая-то мысль не даёт мне покоя, этот дурацкий разговор с дворником сбил меня с какой-то важной мысли. В ту секунду, когда я ныряю в арку, чтобы выехать на Садовое кольцо, – вспоминаю соседа, его синяк и свою фразу о его жене.
И что? – спрашиваю я себя.
Но тут стихия московской улицы отвлекает меня. Десятый час на московских
С раннего утра автомобильная лавина с окраин устремляется по столичным артериям к самому сердцу Москвы. К девяти утра автомобильные орды подкатывают к Садовому кольцу и начинают плотно заполнять улицы и переулки центра. И вот тут-то из двора на Сухаревке на своей «Тойоте» вылезаю я, грешный. Миллион раз я сетовал на то, что бог и мои дорогие родители создали меня «совой». Будь я задорным ранним «жаворонком», я не знал бы по утрам автомобильного горя в пределах Садового кольца. Потому что ранним утром Садовое свободно, гулко и просторно, – как говорится, хоть шаром по нему кати.
Но я не «жаворонок», я совсем даже наоборот «сова», и потому я вылезаю на Садовое, когда там не то что яблоку, черенку от яблока некуда упасть. А ехать нужно до зарезу, не спускаться же мне в метро, – мне, который не опускался до него уже лет десять. Говорят, что в метро тесно, душно, грязно и можно запросто подхватить с десяток болезней. Нет уж, увольте меня от метро, лучше я буду торчать каждый день в пробках, но – в своём собственном маленьком пространстве, в своём кресле, со своим радио и своей музыкой.
В общем, я врубаю музыку и ввинчиваюсь в автомобильный поток так, чтобы возле Олимпийского проспекта развернуться под Садовым в противоположную сторону и чесать до Курской. На Сухаревке горит красный, я торможу и невольно смотрю влево, на фасад моего дома. Он высится коричневой громадой с нарушенными пропорциями, словно на полотнах примитивистов, и вдруг мне чудится в одном из окон четвёртого этажа рожа моего соседа. Рожа как будто бы озадаченная, удивлённая, на ней так и написано: что ты сказанул такое, Димыч, про мою жёнку?
Загорается зелёный, я рву с места в карьер и пытаюсь ответить на соседский вопрос: в самом деле, что я такого сказал?
Да ничего особенного я не говорил. Подумаешь, брякнул что-то в том духе, что, дескать, разве можно позволять жене такие штуки?..
Тут, возле светофора на проспекте Сахарова, меня подрезает «девятка» и победно тормозит на красный свет. Выйти бы наружу да начистить морду этому козлу, но в московском потоке только и можно, что мигнуть дальним светом да показать ему вытянутый фак-палец – наверняка глядит, сволочь испуганная, в зеркало заднего вида, с нетерпением ждёт зелёный свет, чтоб драпануть.
Поехали. «Девятка» ныряет вправо, потом влево – удрал, сучий хвост.
Так-так, о чём это я рассуждал перед тем, как?..
Да! Про соседскую жену.
А что про соседскую жену? Подумаешь, заехала супружнику по физиономии. Чего в семейной жизни не бывает. В одной семье муж колотит жену. В другой, как у соседа, всё по-другому, противоположным образом. Дело в том, что сосед – безработный. Уже много лет. Пытается бомбить, но, судя по жёниным тумакам, выходит неважно. А жена вкалывает на двух службах сразу и кормит муженька вместе с лоботрясом-сыном.
Я его спрашиваю, соседа: ты почему, мужик, не работаешь, бьёшь баклуши? А он мне: не могу, говорит, по Москве рулить (он – профессиональный шофёр), пробки, видишь ли, все нервы вымотали. Так вот у нас теперь: работать нервы не выдерживают, а сидеть на шее у жены – вполне.
Так что думается мне, заслужил мой сосед такое обращение. И ведь она ему классно так заехала, от души, наотмашь, как в немом кино: они там пререкались на кухне, вдруг она снимает передник, вешает его на крючок, разворачивается и хрясь ему по мордасам. Видно, переполнилась женская душенька.
Курская. Мне направо, в переулки.
Ещё три минуты, и я у нашего редакционного особняка. Тут, к сожалению, нет моего Нурали, и никто не позаботится о стоянке для моей машины. Дважды я объезжаю особняк по периметру, а затем у меня лопается терпение. И я проделываю то, что строжайше запрещено самим Главным редактором: ставлю машину на резервную стоянку. Для этого мне приходится снять заградительную цепь. Спиною я чувствую взгляд охранника. Интересно, хватит ли у него смелости воспрепятствовать мне, звезде нашей бульварной газеты? Ставлю машину, вешаю цепь на место. Никакой реакции. Охранник решил не связываться, просто позвонил завхозу. А тот уже набирает номер генерального директора. И теперь интрига в том, успеют ли стукнуть о моём самоуправстве Главному до летучки.
Похоже, успели.
Главный садится на своё место во главе стола, окидывает своим проницательным взором присутствующих. Взгляд, который он бросает в мою сторону, не предвещает ничего хорошего.
Ладно – чему быть, того не миновать, от судьбы не уйдёшь, что на роду написано и так далее.
Начинается летучка. Я сижу. Молчу, слушаю доклады отделов. Мне отчитываться необязательно, я спецкор, свободный художник, у меня отношения напрямую с Главным. Вопрос: зачем же я здесь? Ответ: чтобы чувствовать локоть коллектива.
Итак, отдел политики планирует на неделе: интервью политолога с мировым именем (хотя о нём известно только в узких кругах Москвы), семейный портрет лидера думской фракции (говорят, у него премьерские перспективы), целую серию материалов о кооперации со странами СНГ…
– Какая кооперация? – вдруг спрашивает Главный, до того сидевший с отсутствующим видом.
Зав отделом политики (или просто Замполит) поднимает на него глаза, кашляет, проводит рукою по голому черепу, потом осторожно говорит: