Выпуск 1. Петербургские авторы конца тысячеления
Шрифт:
Ты приплыл, Х-арн. Ты приехал на машине. Я приехал на машине? Ты приехал на машине, помнишь, Х-арн? Я приехал на машине?! Ты приехал на машине. Ты помнишь, Х-арн? Я помню. Бегай, бегай, чтобы согреться. Бегай, чтобы скорее согреться, чтобы двигались руки и ноги. Бегай, Х-арн. Помнишь, ты приехал на машине? Помнишь, ты выскочил, схватил ружье. Бегай, Х-арн. Наклоны влево, наклоны вправо. Скоро будет тепло, потом будет жарко. Потом будет очень жарко, Х-арн. Потом будет очень, очень, очень жарко, Х-арн. А что будет потом, не знаешь даже ты, Х-арн. Помнишь, как ты засунул патрон в ружье, подкрался к темному окну дачи. Помнишь, как тебя трясло? Помнишь, как ты ехал обратно, мечтал, куда бы врезаться. Ты был рад, что дача оказалась пуста? Ты доволен? Стрелять в пустоту бессмысленно. И словно по уговору, у вас с Лидией — ни одного слова на эту тему. Запретная
Х-арн заглянул в невысокое окошко дачи. Собственно, можно было и не заглядывать. Но убедиться! Но схватиться рукой за косяк окна! Но подавить в себе стон! Но пулеметные удары сердца, и сладкая мука в животе, и страх, и ненависть, и желания! Агонизирующая свечка, словно цепляясь за жизнь, освещала небольшое пространство помещения тусклым мерцающим светом. Х-арн смотрел и смотрел, а свечка умирала, хлопая язычком огня, как бабочка крыльями. Она уже умерла, а Х-арн смотрел туда, где было темно после угасшей свечки. Но Х-арну не было темно. Внутренним зрением он видел запечатленную картину. Он видел грубо сколоченный стол без скатерти, весь закапанный свечой. Он видел лежанку и лодочника с Лидией на ней, валяющихся на шкурах. Огромный лук над лежанкой и колчан со стрелами. Лодочник на животе, сидящая на нем верхом Лидия. Лидия делает лодочнику шведский массаж, которому научил ее Х-арн.
Горы, морозное утро, пластиковые французские лыжи. Ослепительно яркий снег и множество людей в ярких лыжных костюмах, как елочные игрушки на белой вате. И эти оранжевые, огненные, голубые, синие, желтые нарядные игрушки носятся сломя голову разноцветными трассирующими снарядами. Да, слалом — это праздник. Да, слалом — это любовь. Это и праздник, и любовь, и гостиница, и ночь. И шведский массаж. Он как раз только научил ее этому. А после любви и слалома и снова любви и шведского массажа — сухое вино и кофе и одну («Нет, Х-арн, две». — «Ну ладно, так и быть, две».) сигаретки. Подумать только, и все это могло быть и сейчас. Какая глупость. Какая нелепость. Подумать только: нелепая случайность, автомобильная катастрофа! Чтобы теперь стоять в тоске, ухватившись рукой за косяк и подавив в себе стон и ярость, смотреть, как твой шведский массаж твоя жена делает твоему ненавистному врагу. Подумать только: они были еще так молоды. Куриный мозг за рулем «Жигуленыша». Два куриных мозга за рулем «Жигуленыша», и один из них — Х-арн. Смешно. Так же смешно, как смешон этот лук над лежанкой и колчан со стрелами. «И натянул он тетиву, и воссела медноострая и тонкая своим оперением». Кто он, лодочник, — разбойник? Или промышляет в лесах диким способом? Античный герой в Геракловой шкуре? Какая разница. Олимпийская стрельба из лука. Да, смешно, но не смешнее, чем два куриных мозга за рулем новеньких «Жигулей». А вон в том углу Х-арн (когда свеча еще горела) увидел какие-то брошенные на полу мешки, наподобие того, что унес на себе кентавр. Для денег — подумал Х-арн. А потом куда? Кому? Когда-нибудь я все узнаю. Сладко и страшно стало Х-арну при этой мысли.
Тем временем рассвело. Замелькали тени на том берегу, откуда недавно прибыл Х-арн. Это подошли первые шествующие. При мысли о том, что к переправе подошли люди, Х-арн вспомнил, что его одежда осталась на том берегу, вместе с единственным рублем в кармане. Но теперь уже поздно думать об этом. Думать надо о том, как вырвать Лидию из лап хищника. Лодочник в десять раз сильней, и ему ничего не стоит ударом кулака размозжить Х-арну голову. Может быть, есть смысл проникнуть в дом, пока он спит, и разбудить Лидию. И убежать с ней. Ведь они теперь на этой стороне. Правда, он перебрался, не заплатив пошлины, как бы контрабандно. Но одним преступлением больше — все равно отвечать за все грехи сразу.
В стоячем безмолвном воздухе, еще одурманенном предутренним сном, раздался вдруг четкий сухой звук копыт. Хрустнул валежник. Ныряющим полетом, выболтав на лету длинную стрекотливую фразу, которую все равно никто не понял, перелетела с дерева на дерево сорока. Х-арн отпрянул от окна и спрятался за ствол большого дерева. Из леса, как и вчера, замерев на минуту и оглядев местность, вышел кентавр. Теперь Х-арн
Кентавр был невысок крупом, примерно по грудь Х-арну, и, видимо, достаточно пожилой. Наверное, было время, когда он был сильным и красивым кентавром, серой в яблоках масти. Серое стало пыльной, местами вытертой, лысой шерстью, а яблоки, потеряв очертания, остались темными подпалинами. Хвост кентавра был в самом ужасном, жалком состоянии: запачкан, спутан, со свалявшейся шерстью и прижившимися в ней колючками. Как видно, кентавр давно перестал следить за собой, а может быть, перестали следить за ним. Торс его оказался совсем не таким, каким его ожидал увидеть Х-арн. Увидев вчера кентавра с дальнего расстояния, воображение Х-арна представило его крепким, рельефным, мускулистым, с формами, как у культуриста, с мышцами, исполняющими сложный танец при каждом повороте тела. Одна только битва кентавров, о которой он читал где-то в античных мифах, давала обильную пищу для воображения Х-арна. Какое прозаическое разочарование. Может, такие кентавры и водились в здешних местах, но этот не имел с ними ничего общего. Торс его также был покрыт редкой грязной шерстью и был вялым, дряблым, с какой-то нездоровой полнотой, как у человека, страдающего одышкой. Поразили Х-арна глубокие страдающие глаза, в которых светился живой, все понимающий ум, и глубокие морщины лица. Но волосы при этом были коротко подстрижены и торчали ежиком над узким, прорезанным двумя глубокими складками лбом. Тип лица показался Х-арну армянским, и кентавр очень напоминал Х-арну друга его юности, с которым они вместе учились в университете. Друг Х-арна был армянином, и звали его Сурен. Но этот кентавр был оболочкой Сурена. Сурен был самбистом, драчуном, любителем женщин. Сурен был энергическая струя, мощный бросок в жизнь. А кентавр… Что стало с бедным животным? Ах, эти красивые армянские глаза, печальные, умные, с длинными густыми ресХницами. И такие же, как у Сурена, вьющиеся усы и бородка колечками. Женщины любили Сурена. Мужчины не любили Сурена. Интересно, кто любит кентавра? Кто не любит кентавра?
Кентавр подошел к реке, подогнул передние ноги и, зачерпывая руками воду, напился. Пока он пил, взгляд Х-арна скользнул по животу кентавра, и Х-арн увидел, что тот — мерин. И Х-арн понял, откуда эта вялость, одутловатость, нездоровая полнота. Бедное кастрированное животное! Х-арн тихонько свистнул. Испуганный кентавр так стремительно метнулся в сторону, что ноги, не успевшие выпрямиться, зацепились одна за другую, и кентавр чуть не упал.
— Не бойся, — негромко сказал Х-арн, выходя из-за дерева.
Слегка покачиваясь и дрожа крупом, кентавр недоверчиво смотрел на незнакомого обнаженного человека.
— Тс-с, — сказал Х-арн, приложив палец к губам, и подошел к кентавру.
— Испугался? — Он дотронулся до горячего, дрожащего крупа. — Не бойся. Меня зовут Х-арн. Я оттуда. — И он указал пальцем на тот берег. — А иду туда, понятно? — И он указал на белевшую среди зеленых массивов, ведшую неуклонно вниз дорогу.
— Не бойся, я Х-арн.
— Я понял, — согласился кентавр. — Ты — Х-арн. Я понял.
— Да, правильно. Я — Х-арн. Я с того берега.
— Оттуда? — показал рукой кентавр на противоположный берег.
— Да, да. Именно. Оттуда. Ты правильно понял.
— Да, я понял. Ты — Х-арн, и ты — оттуда.
— Верно.
— Я — кентавр.
— Да, я знаю. Догадался.
— Я живу здесь.
— Понятно. Я провел ужасную ночь. Потом приплыл. Сам. Ночью плыл. И вот я здесь.
— Я понял. Ты переплыл реку? Сам.
— Да. А что мне оставалось делать? Он отнял у меня жену.
— Кто? — спросил кентавр и посмотрел на домик лодочника.
— Да, он. Он воспользовался грозой и похитил ее.
— Она и сейчас там?
— Там.
— Это она вчера купалась в реке?
— Конечно. Кто же еще.
— Смелая женщина. Амазонка.
— Не говори, — усмехнулся Х-арн. — Куда там амазонкам. За пояс заткнет твоих амазонок. — Взгляд кентавра сделался диким от ужаса.
— Что с тобой? — спросил Х-арн, не понимая, что могло испугать кентавра.
— Ты с ума сошел, Х-арн, — сдавленным шепотом сказал кентавр. И испуганно огляделся. — Схватят, и я с тобой погибну.
— Кто схватит? — тревожно спросил Х-арн, поняв, что был в чем-то неосторожен.
— Амазонки, — сказал кентавр. И побледнел так, что Х-арну показалось, что он сейчас грохнется в обморок. И он был недалек от истины. Кентавр стоял, пошатываясь. Х-арн нагнулся, зачерпнул воды в горсть и плеснул в лицо кентавру.