Выпуск II. Том 6
Шрифт:
На этом кончался рассказ Мередита Блейка.
Рассказ Леди Диттишем
«Я полностью изложила здесь все, что произошло с того момента, когда я познакомилась с Эмиасом Крейлом и до его трагической смерти.
Впервые я увидела его на каком-то собрании художников. Вспоминаю, он стоял у окна, и я заметила его сразу же, как только вошла. Я спросила: «Кто это?» Мне сказали: «Это Крейл, художник». Я попросила познакомить меня с ним. Мы разговаривали тогда минут десять. Впечатление, какое произвел на меня Эмиас Крейл, бесполезно пытаться описать. Если сказать, что, когда я видела Эмиаса, мне все казались маленькими, а потом исчезали совсем, то это до некоторой степени передает мои впечатления, если вообще можно их передать. После знакомства с ним я стала ходить в те места, где можно было увидеть его картины. Как раз тогда открылась его выставка на Бонд-стрит; одна картина была в Манчестере, другая – в Лидсе, а еще две выставлялись в галереях в Лондоне. Я ездила смотреть их, потом встретила его снова и сказала: «Я видела все ваши картины и считаю их прекрасными». Его это как будто заинтересовало. «С каких пор вы стали разбираться в живописи?! Не думаю, чтобы у вас было о ней хоть малейшее представление…» – «Возможно. И все же они прекрасны!» Он улыбнулся и сказал: «Не будьте экспансивной барышней». Я ответила: «Не собираюсь. Я хочу, чтобы вы написали мой портрет». – «Если бы вы хоть немного подумали, то поняли бы, что я не пишу парадных портретов хорошеньких женщин». Я сказала: «Мне не нужен парадный портрет, и я не такая уж хорошенькая». Он посмотрел на меня, будто впервые увидел: «Да… Возможно, это и так…» Я спросила его: «Так вы будете меня рисовать?» Он рассматривал меня некоторое время, наклонив голову набок, потом сказал: «Вы странная девушка». Я ответила на это: «Я богата, могу хорошо заплатить». – «Почему вы так хотите, чтобы вас рисовал именно я?» – «Потому что я этого хочу». Он взял меня за плечи, повернул лицом к свету. Потом немного отступил. Я стояла неподвижно, в ожидании, пока он не сказал: «Я иногда горел желанием написать стаю австралийских попугаев с их невообразимой окраской… Стаю, садящуюся на собор Святого Павла. Если я буду писать вас на скромном и традиционном фоне – пейзаже под открытым небом, – кажется, будет тот же результат». Я спросила: «Следовательно, вы будете рисовать?» Он сказал: «Вы один из наилучших, оригинальнейших и ярчайших экзотических цветков, какие я видел. Я буду вас писать! Но я вас предупреждаю, Эльза Гриер: если я на самом деле буду вас писать, то я, наверное, захочу вас и любить!» – «Надеюсь, что захотите…» Я сказала это спокойным и сдержанным тоном. Я слышала, как он сдерживал свое дыхание, заметила блеск его глаз!
Видите, как все это неожиданно случилось!
Днем или двумя позднее мы снова встретились. Он сказал, что хочет, чтобы я поехала с ним в Девоншир – там, мол, хороший фон. И добавил: «Я женат, вы это знаете, и я очень люблю свою жену». Я ответила, что его любимая женщина должна быть достаточно милой. «Она чрезвычайно милая, – сказал он. – Кэролайн просто прекрасна, я ее обожаю. Так что зарубите себе это на носу, дитя мое».
Через неделю он начал писать картину. Кэролайн Крейл приняла меня довольно любезно. Я не очень ей нравилась, но, собственно, почему я должна ей нравиться? Эмиас был очень предупредителен. Он никогда не говорил мне ничего, чего нельзя было бы услышать его жене, а я проявляла такт и придерживалась всех условностей. Однако через десять дней он сказал мне, что я должна возвратиться назад, в Лондон. Я удивилась: «Картина же не готова!» Он сказал: «Я ее только начал. Дело в том, что я не могу вас писать, Эльза». Я спросила: «Почему?» – «Вы хорошо знаете почему, Эльза. И поэтому вам необходимо уехать. Я не могу сосредоточиться, не могу думать ни о чем другом, кроме вас». Мы сидели в «саду-батарее», был теплый солнечный день. Пели птички, гудели пчелы. Все вокруг казалось спокойным и счастливым. Но это было не так. Я знала, что мой отъезд в Лондон ни к чему не приведет, но согласилась: «Очень хорошо, я поеду, если вы хотите». Эмиас сказал: «Вы умная девушка». И я уехала.
Я не писала ему. Он боролся с собой десять дней. Потом примчался. Он казался таким несчастным, что произвел на меня гнетущее впечатление. Эмиас заявил: «Я предупреждал тебя, Эльза. Только не говори, что я не предупреждал». Я ответила: «Я ждала тебя. Я знала, что ты приедешь». Он застонал и сказал: «Некоторые вещи сильнее, чем воля человека. Я не могу есть, не могу спать, не могу успокоиться, так сильно я хочу тебя!» Я сказала, что знаю это, что то же самое и со мною, что так было с первого мгновения, как только я его увидела. Это называется судьбой, и нет никакого резона бороться с нею. «Ты недолго с нею боролась, не так ли, Эльза?» Я сказала, что совсем не боролась. Он заметил, что я слишком молода, а я ответила, что это не имеет никакого значения…
Последующие несколько недель мы были очень счастливы. Но счастье – это не то слово. Это было нечто более глубокое и в то же время ужасное. Мы были созданы друг для друга, и мы нашли друг друга. Однако произошло то, что должно было произойти. Мысли о незаконченной картине начали преследовать Эмиаса. Он сказал: «Раньше я не мог тебя писать, ты сама стояла на моем пути. А теперь я хочу писать тебя, Эльза. Я хочу написать тебя так, чтоб эта картина была наилучшей из всего сделанного мною. Я страдаю, у меня чешутся руки от желания схватить кисть. Я хочу смотреть, как ты сидишь на старой зубчатой стене с башнями, избитыми, как старый анекдот, а в глубине – синее море и пышные деревья… Ты там сидишь как королева, бросая вызов всему свету! Я должен тебя такой написать! Но я не терплю, когда меня что-либо отвлекает от работы. Поэтому, лишь когда картина будет готова, я скажу Кэролайн правду, и мы развяжем всю эту запутанную историю».
Я спросила: «Кэролайн будет протестовать, если ты будешь требовать развода?» Он ответил, что не думает, но, мол, с женщинами никогда не знаешь, как они поступят. Я сказала, что мне жаль, если это ее огорчит, но, в конце концов, подобные вещи случаются. «Для тебя все слишком просто, Эльза. Может быть, ты и права. Но Кэролайн никогда не примет твоей правоты. Она любит меня, ты понимаешь?» Я сказала, что понимаю, но если она любит тебя, то твое счастье должно быть для нее главным и ни в коем случае она не должна держать тебя возле себя. Эмиас сказал: «В жизни не удается решать вопросы при помощи прекрасных афоризмов, взятых из современной литературы. Природа жестока, с клыками и когтями, не забывай этого». – «Но мы же цивилизованные люди», – заметила я. Эмиас рассмеялся: «Черта с два цивилизованные! Кэролайн, наверное, захочет садануть тебя топором по голове! К тому же она это может. Ты не понимаешь, Эльза, что она будет страдать. А знаешь ли ты, что такое страдать?..» – «Тогда не говори ей». – «Нет, развод должен состояться. Ты должна мне принадлежать – как свет, как воздух, Эльза. И быть моею перед миром». – «А если она не захочет разводиться?» – «Не этого я боюсь». – «Чего же ты боишься?» И он тихо произнес: «Не знаю…»
Понимаете, он знал Кэролайн. Я – нет. Если бы я тогда могла предвидеть…
Мы снова поехали в Олдербери. Положение было сложное. На этот раз дела пошли тяжело. Кэролайн стала подозрительной. И мне это не нравилось. Мне всегда были отвратительны вранье и обман. Я придерживалась мысли, что мы должны сказать ей обо всем. Однако Эмиас и слушать не хотел. Страшней всего было то, что это его мало трогало. При всем его хорошем отношении к Кэролайн и страхе перед ее страданиями его просто-напросто не беспокоило, будет это честно или нет. Он отчаянно работал, а все остальное его не интересовало. Я еще не видела его таким. Только тогда я постигла, какой он гениальный. Он был, несомненно, одержимый, не считался с правилами хорошего тона. Иное дело – мое положение. Оно было ужасным. Кэролайн меня не выносила и была права. Единственный способ развязать узел – это сказать ей правду. Но Эмиас всегда отвечал, что не желает никаких сцен, пока он не закончит картину. «Но, наверное, – сказала я, – сцен не будет. У Кэролайн достаточно достоинства и гордости. А я хочу быть до конца честной. Мы должны быть честными!» – «К черту честность! – закричал Эмиас. – Я работаю над картиной, черт бы вас побрал!»
Я понимала его точку зрения. Он моей не понимал.
В конце концов я не выдержала. Как-то Кэролайн рассказывала нам о ее и Эмиаса планах на будущее. Она говорила с такой уверенностью!.. Вдруг мне показалось ужасно подлым то, что мы делаем – оставляем ее в неведении. Возможно, я была к тому же рассержена, поскольку Кэролайн почти все время плохо ко мне относилась. Правда, в интеллигентной форме, так, что ни к чему нельзя было придраться. И я сказала ей правду в лицо. Я до сих пор убеждена, что поступила правильно. Хотя, естественно, я бы этого не сделала, если бы имела хоть туманное представление, к чему это приведет.
Буря разразилась немедленно. Эмиас рассердился, но вынужден был признать, что сказанное мной – правда. Поведение Кэролайн было мне непонятно. Когда потом мы пошли к Мередиту Блейку на чай, она прекрасно играла роль – болтала, смеялась… По своей неопытности я поверила, что она восприняла все должным образом. После этого мне было ужасно неприятно оставаться в Олдербери, но, если бы я уехала, Эмиас метал бы громы и молнии. Я думала, что, возможно, уедет Кэролайн и тогда все упростится.
Я не видела, когда Кэролайн брала цикуту. Я хочу быть честной и поэтому признаю, что, возможно, ее рассказ о намерении покончить самоубийством и правдив. Но по правде говоря – я не верю. По-моему, она была женщина чрезвычайно ревнивая и эгоистичная. Женщина, которая не хочет выпускать из своих рук ничего из того, что она считает своим. Она считала Эмиаса своей собственностью и готова была скорее убить его, чем отпустить навсегда к другой женщине. Мне кажется, она тогда же и приняла решение убить его. И по-моему, рассказ Мередита о свойствах цикуты подсказал ей способ осуществить задуманное. Она была жестокая и мстительная женщина, даже злая. Эмиас всегда помнил об этом. Я этого не знала.
На следующее утро у нее состоялось последнее объяснение с Эмиасом. Я слыхала его с веранды. Он держался прекрасно – терпеливо, спокойно; убеждал ее быть благоразумной, говорил, что ему слишком дороги и она, и ребенок, что он будет их любить и сделает все, чтобы обеспечить их будущее. Вдруг он посуровел: «Но пойми, я все равно женюсь на Эльзе, и ничто меня не сможет остановить! Мы всегда считали, что нельзя лишать человека свободы». Тогда Кэролайн заявила: «Делай как знаешь. Я предупредила тебя». Голос у нее был спокойный, но с какими-то странными нотками. «Что ты хочешь этим сказать?» – спросил Эмиас. «Ты мой, и я не собираюсь тебя отпускать. Я скоре убью тебя, чем позволю тебе уйти к этой женщине…» В этот момент я увидела Филиппа Блейка, который шел вдоль террасы. Я встала и пошла ему навстречу, мне не хотелось, чтоб он слышал их разговор.
Немного погодя Эмиас вышел из дома и сказал, что надо торопиться с картиной. Мы спустились вниз, на «батарею». Он почти ничего не рассказывал. Заметил только, что с Кэролайн не так-то просто о чем-то договориться, но не стал больше говорить об этом. Он хотел сосредоточиться на работе. «Еще день – и картина будет закончена, – сказал он. – И это лучшее, что я сделал, Эльза. Даже если оно создано ценою крови и слез».
Позднее я пошла взять свой пуловер, так как подул холодный ветер. Возвратившись, застала Кэролайн. Я подумала, что она пришла сделать последнюю попытку убедить Эмиаса. Там были также Филипп и Мередит. Эмиас сказал, что его мучит изжога и что он выпил бы чего-нибудь. Кэролайн обещала принести ему пива из холодильника. Вполне естественным, даже дружеским тоном! Вот актриса! Она уже тогда знала, что хочет сделать!
Минут через десять она возвратилась с пивом. Эмиас писал. Кэролайн налила стакан и поставила возле него. Никто из нас на нее не смотрел. Эмиас работал, а я не могла менять своей позы. Эмиас по привычке опрокинул одним духом стакан, сморщился и пожаловался, что у пива противный привкус, но, во всяком случае, оно хоть холодное. Даже при этих словах у меня не возникло никакого подозрения. Я рассмеялась и сказала ему шутя: «Это все твоя печень».
Увидев, что он выпил, Кэролайн ушла. Прошло минут сорок, когда Эмиас начал жаловаться на онемение и боль. Он сказал, что это, наверное, легкий приступ ревматизма.
Эмиас всегда нетерпимо относился к любому недугу и никогда ни на что не обращал внимания. Тут же он весело сказал: «Старость, наверное. Ты заполучила старика, который трещит по всем швам, Эльза!» Но я заметила, что он как-то странно, одеревенело передвигает ноги и раза два сморщился. У меня и мысли не было, что это не ревматизм. Затем он присел на скамью и несколько раз вставал, чтоб сделать новую серию мазков на полотне. Так он иногда поступал во время сеансов. Он сидел и внимательно поглядывал то на меня, то на полотно. Порой это продолжалось свыше получаса, так что на этот раз не удивило меня.
Я услыхала гонг, приглашавший к ленчу. Эмиас заявил, что не пойдет наверх, что ему ничего не надо. И это тоже было обычно для него. К тому же он не хотел встречаться с Кэролайн за столом.
За мной пришел Мередит Блейк. Он обратился к Эмиасу, но Эмиас только что-то проворчал. Мы направились с Мередитом к дому, а его оставили. Оставили, чтобы он умирал один. Я мало видела болезней в своей жизни, я мало знала о них. Мне показалось, что все это у Эмиаса только капризы художника. Если бы я знала, если бы я могла понять, возможно, врач и сумел бы его спасти… О боже, почему я не поняла?
Зачем думать об этом сейчас? Я была слепа и глуха, не смогла понять!
Немного еще осталось рассказывать.
Кэролайн и гувернантка спустились туда после ленча. Мередит пошел за ними. Но он сейчас же прибежал назад, сказал, что Эмиас умер. Тогда я все поняла. Поняла, что это сделала Кэролайн. Я все еще не думала о цикуте, подозревала, что если она пошла вниз, то застрелила или зарезала его. Я хотела броситься на нее, убить ее… Как она смогла это сделать? Как смогла? Проклятая женщина!..
Я ненавижу ее! Ненавижу и сегодня!
Ее даже не повесили. А стоило! Даже виселицы для нее было бы мало.
Я ненавижу ее!.. Ненавижу!.. Ненавижу!..»
На этом заканчивалось письмо леди Диттишем.
Рассказ Сесили Уильямс
«Уважаемый мсье Пуаро!
Я посылаю Вам описание событий, участником которых я была. Буду вполне откровенна и ничего не скрою. Вы можете показать это Карле Крейл. Вероятно, это ее огорчит, но я всегда стояла за истину. Надо иметь смелость смотреть правде в глаза. Без этой смелости жизнь напрасна. Больше всего зла нам приносят те, кто, желая нас защитить, прячут правду.
«Мое имя – Сесили Уильямс. Я была принята на работу миссис Крейл как гувернантка ее сестры по матери Анджелы Уоррен. Мне тогда было сорок восемь лет. Я приступила к работе в Олдербери – очень хорошее поместье в Саут-Девоне, которое на протяжении жизни многих поколений принадлежало семейству Крейл. Я знала, что мистер Крейл – известный художник, но мы с ним познакомились только после моего приезда в Олдербери. В доме жили мистер и миссис Крейл, их маленькая дочка, Анджела Уоррен (тогда девочка тринадцати лет) и двое слуг, которые много лет служили у Крейлов.
Моя ученица оказалась интересным и многообещающим ребенком, с яркими способностями. Мне было приятно работать с ней. Немного взбалмошная и недисциплинированная, но эти недостатки в большинстве случаев есть результат высокого интеллекта, а я всегда предпочитала учениц и с умом и с характером. Избыток жизненных сил можно направить в нужную сторону. И я убедилась, что Анджела все же способна подчиниться определенной дисциплине. Она была некоторым образом избалована слишком снисходительной миссис Крейл. Влияние же мистера Крейла вряд ли, на мой взгляд, было особенно желательным. Иногда он потакал ей, а иногда становился слишком строгим. Он человек со многими недостатками, человек настроения, на что, наверное, повлиял его бурный темперамент художника.
Я никогда не понимала, почему человеку со способностями художника обычно прощается, что он не умеет держать себя в границах пристойности. Меня не восхищала живопись мистера Крейла. Рисунок его казался уродливым, а цвета – слишком интенсивными. Но, конечно же, никто не спрашивал моего мнения.
Вскоре я начала чувствовать к миссис Крейл глубокую симпатию. Я восхищалась ее характером и смелостью, с какой она преодолевала трудности. Мистер Крейл был неверным мужем, и это, мне кажется, заставляло ее страдать. Более волевая женщина ушла бы от него, но миссис Крейл терпела его измены и прощала их, однако, должна сказать, не без бурных скандалов.
На процессе говорили, что они жили друг с другом как кошка с собакой. Я не зайду так далеко: миссис Крейл была человеком высоких достоинств, к ней неприменимы подобные термины. Но действительно между ними бывали ссоры. И я считаю это вполне естественным, принимая во внимание складывающиеся обстоятельства.
Я прослужила у них два года с лишним, когда появилась мисс Эльза Гриер. Она приехала в Олдербери, чтобы мистер Крейл написал ее портрет. Сразу же было видно, что мистер Крейл влюблен в эту девушку, а она, в свою очередь, и не пыталась это опровергнуть. Она вела себя, по моему мнению, бесстыдно, до невозможности развязно, на глазах у всех флиртовала с мистером Крейлом. Понятно, миссис Крейл ничего мне не говорила, но я видела, что она встревожена и опечалена. Поэтому я делала все возможное, чтобы облегчить ее судьбу. Мисс Гриер позировала ежедневно мистеру Крейлу, но я заметила, что работа продвигалась не очень быстро. У них, несомненно, было еще чем заняться!
Моя ученица, к счастью, не очень-то замечала, что происходило вокруг, – Анджела была слишком невинна. Несмотря на то, что умственно она хорошо развивалась, ее нельзя было назвать рано созревшей девушкой. Она не обнаруживала никакого желания читать недозволенные книжки, не проявляла нездорового интереса к определенным темам, как это часто бывает у девочек ее возраста. Поэтому она не замечала ничего особенного в дружбе между мистером Крейлом и мисс Гриер. Все же девочка ее не любила, считала глупой. В этом она была целиком права. Мисс Гриер получила, как я считаю, некоторое воспитание, но она никогда не раскрывала книжку и была не способна поддерживать разговор на какую-нибудь интеллектуальную тему.
Анджела, мне кажется, даже не понимала, насколько несчастна ее сестра, – она была не очень проницательна. Большую часть времени проводила в развлечениях, лазила по деревьям, гоняла на велосипеде, увлекалась чтением. Миссис Крейл постоянно волновало, как бы Анджела ничего не заподозрила о ее несчастье, и она старалась в присутствии девочки выглядеть веселой.
В один прекрасный день мисс Гриер возвратилась в Лондон – чему мы все, могу Вас заверить, были весьма рады. Слуги относились к ней с такой же «симпатией», как и я. Она требовала много внимания, но потом забывала даже сказать «спасибо». Вскоре уехал и мистер Крейл. Мне было жаль миссис Крейл, она всегда принимала очень близко к сердцу подобные вещи. Я ужасно злилась на мистера Крейла. Если у человека чуткая, уступчивая и умная жена, он не имеет права так себя вести по отношению к ней.
И все же мы с ней надеялись, что это кончится. Не то чтобы мы об этом говорили, нет, но она хорошо знала мое мнение по этому поводу. К сожалению, через несколько недель пара появилась снова – якобы необходимо было возобновить работу. Мистер Крейл работал теперь просто-таки неистово. Я поняла: она уже окончательно прибрала его к рукам.
События достигли кульминации накануне семнадцатого сентября. Поведение мисс Гриер в последнее время стало нестерпимо наглым. Миссис Крейл вела себя как настоящая дама: она проявляла холодную вежливость, но в то же время всем своим видом показывала негоднице, что о ней думает. Так вот, семнадцатого сентября, когда мы все сидели в гостиной после завтрака, мисс Гриер высказала странное замечание о том, как она переоборудует гостиную, когда будет жить в Олдербери. Понятно, миссис Крейл потребовала объяснения, и мисс Гриер имела наглость заявить – при всех! – что она собирается замуж за мистера Крейла, ни больше ни меньше. Она думала о браке с женатым человеком и говорила это его жене!
Я была чрезвычайно разгневана поведением мистера Крейла. Как он мог позволить этой девушке унижать его жену в ее же гостиной? Если он хотел бежать с нею, то должен был уехать, а не приводить в дом. Миссис Крейл, несмотря на негодование, не утратила достоинства. Как раз в тот момент зашел Эмиас Крейл, и она потребовала немедленного объяснения. Он, естественно, рассердился на мисс Гриер: ее поступок ставил его в неблаговидное положение, а мужчинам это не нравится, это ущемляет их достоинство. Мистер Крейл не нашел ничего лучшего, как промямлить, словно паяц, что сказанное мисс Гриер правда, но он, мол, не хотел, чтобы жена узнала об этом таким образом.
Я никогда не видела более презрительного взгляда, чем тот, который бросила Кэролайн. Она вышла из комнаты с высоко поднятой головой. Она была красивая женщина, гораздо красивее той девушки. У нее была поступь королевы. Я от всей души надеялась, что Эмиас Крейл будет наказан за свою жестокость, за неприятности и страдания, какие он причинил благородной женщине. Впервые я попробовала высказать миссис Крейл свое мнение, но она остановила меня: «Надо стараться вести себя как обычно. Это будет лучше всего. Пойдем все к Мередиту Блейку на чай». Тогда я сказала: «Вы изумительны, миссис Крейл». А она мне ответила: «Вы ничего не знаете…» Потом уже в дверях обернулась и, поцеловав меня, сказала: «Вы для меня единственное утешение…»
Мистер Крейл чувствовал себя явно не в своей тарелке, хотя и пытался казаться бодрым. Мистер Филипп Блейк держался как всегда. А мисс Гриер выглядела как довольная кошка, наткнувшаяся на блюдце со сметаной. Они все ушли. Возвратились часов в шесть. В тот вечер мне больше не удалось застать миссис Крейл одну. За столом она была спокойна и уравновешенна и рано пошла спать. Никто, кроме меня, наверное, не знал, как она страдала тогда!
Вечер прошел в непрерывной ссоре между мистером Крейлом и Анджелой. Снова был разговор о школе. Нервы его были напряжены, а девочка раскапризничалась. Все, казалось, решено, школьные принадлежности куплены, и не было никакого резона возвращаться к этому вопросу, однако Анджела решила, что от нее просто хотят избавиться. Я не уверена, что она вполне понимала положение в семье, которое влияло на нее, как и на всех других. Я, наверное, была слишком занята своими мыслями, вместо того чтобы попробовать остановить ее, а это стоило сделать. Все закончилось тем, что Анджела бросила пресс-папье в мистера Крейла и стремительно выбежала из комнаты.
Я пошла вслед за ней и строго сказала, что мне стыдно за нее, что она ведет себя как маленький ребенок. Однако Анджела была слишком возбуждена, и я решила оставить ее в покое. Я была в нерешительности: зайти в комнату миссис Крейл или не стоит? Наконец решила, что могу показаться чересчур назойливой. С тех пор горько жалею, что не сумела преодолеть в себе эту стеснительность и не поговорила с ней. Если бы я это сделала, возможно, что-то и изменилось бы в дальнейшем. Видите ли, ей совсем некому было излить свою душу. Хоть я и восхищалась ее выдержкой, но должна признаться с сожалением, что иногда не стоит этого переоценивать. Лучше естественным образом давать выход своим чувствам.
Я встретила мистера Крейла, идя в свою комнату. Он пожелал мне доброй ночи, но я ему не ответила.
На следующий день утром, помню, была хорошая погода. Казалось невозможным, чтобы люди не одумались, когда природа так тиха и умиротворяюща. Я зашла в комнату Анджелы перед тем, как спуститься к первому завтраку, но она встала раньше и уже ушла. Я подняла рваную юбочку, оставленную на полу, взяла ее с собой, чтобы поручить девочке зашить после завтрака. Однако Анджела, схватив на кухне хлеб и джем, исчезла.
Слегка перекусив, я пошла ее искать. Говорю об этом для того, чтобы объяснить, почему в то утро я не встретилась с миссис Крейл – а это, наверное, стоило сделать. В то время, однако, я считала, что моя обязанность – разыскать Анджелу. Она проявляла непослушание и упрямство, когда речь заходила о починке вещей. Я старалась не позволять ей вести себя подобным образом.
Ее купальника на месте не было. Я спустилась на пляж. Не заметив ее ни в воде, ни на скалах, решила, что, возможно, она пошла к мистеру Мередиту Блейку. Они были дружны. Переправившись через залив на лодке, я продолжала свои поиски, но напрасно, и наконец возвратилась назад.
В то утро было очень жарко, совсем не чувствовалось ветерка, а окна дома и террасы были закрыты. Миссис Крейл предложила принести пива из холодильника.
Возле дома была теплица, построенная еще в эпоху королевы Виктории. Миссис Крейл ничего там не выращивала, а превратила помещение в бар, где на полках стояли бутылки с джином, лимонадом, вермутом, пивом и другими напитками. В холодильнике всегда было пиво и эль.
Я отправилась в теплицу вслед за миссис Крейл. Анджелу мы увидели около холодильника – она как раз доставала бутылку.
Миссис Крейл взяла пиво и сказала мне: «Я отнесу бутылку Эмиасу». Очень трудно теперь решить, должна ли была я что-то заподозрить. Ее голос (я почти уверена в этом) был вполне нормальным. Но должна сознаться, что в тот момент мои мысли были заняты не ею, а Анджелой. Анджела стояла возле холодильника, и я была довольна, глядя, как она покраснела и приняла виноватый вид.
Я взялась за нее круто, и, к удивлению, она оказалась довольно послушной. На вопрос, где была, отвечала, что купалась. «Я не видела тебя на пляже». Она рассмеялась в ответ. Потом я спросила, где вязаная кофта, и девочка ответила, что, видимо, забыла на пляже.
Вспоминаю об этих подробностях для того, чтобы объяснить, почему я позволила миссис Крейл отнести пиво вниз, в «сад-батарею».
В моей памяти немного стерлись воспоминания об остальных событиях того утра. Анджела принесла иголку и зашила юбочку без всяких возражений. Мне кажется, что и я тогда штопала какое-то домашнее белье. Мистер Крейл не пришел к столу. Меня порадовало, что у него оказалось хоть немного благопристойности.
После этого миссис Крейл сказала, что пойдет вниз, в сад. Я хотела разыскать кофту, забытую Анджелой на пляже. Мы спустились вместе. Она свернула в «сад-батарею», а я пошла своим путем, как внезапно ее крик вернул меня назад. Как я уже говорила, когда Вы у меня были, она послала меня наверх позвонить по телефону. По дороге я встретила мистера Мередита Блейка, поручила ему позвонить и возвратилась к миссис Крейл.
Вот то, что я рассказала на следствии и позже, в суде.
То, что я напишу далее, я никогда и никому не говорила. Мне не было задано ни одного вопроса, на который я дала бы неправильный ответ. Вместе с тем я виновата, что скрыла некоторые факты… Хотя и не жалею об этом. Я точно так же поступила бы снова. Хорошо понимаю, что этим открытием вызову, возможно, у некоторых осуждение, но не думаю, чтобы после стольких лет кто-нибудь серьезно занялся бы этим. Тем более что миссис Крейл была осуждена и без моих показаний.
Итак, произошло следующее.
Встретив мистера Мередита Блейка, я, как вам уже известно, что есть духу побежала назад. Достигнув ворот «батареи», увидела, как миссис Крейл торопливо вытирала своим платком пивную бутылку на столе. Потом она взяла руку покойного мужа и прижала к бутылке его пальцы. Все время она была чрезвычайно насторожена. Испуг, который я увидела на ее лице, раскрыл мне истину. Я поняла с абсолютной уверенностью: Кэролайн отравила своего мужа. И лично я не осуждаю ее. Ведь из-за него ее страдания перешли все границы, тем самым он выбрал свою судьбу.
Я никогда не напоминала миссис Крейл об этом инциденте, и она никогда не знала о том, что я видела. Я вообще никогда и никому об этом не говорила, но существует человек, который, на мой взгляд, имеет право об этом знать.
Дочь такой женщины, какой была Кэролайн Крейл, не должна основывать свою жизнь на лжи. Правда – вот единственное, что имеет значение. Передайте ей от меня, что ее мать не следует осуждать. Ее заставили терпеть больше того, что может выдержать женщина. Дочь должна понять ее и простить».
Конец рассказа Сесили Уильямс.
Рассказ Анджелы Уоррен
«Дорогой мистер Пуаро!
Я сдержала слово и записала здесь все, что сумела вспомнить о тех ужасных событиях, происшедших шестнадцать лет назад. Но только теперь, сев писать, я поняла, как мало на самом деле припоминаю. Я не нахожу, от чего можно было бы оттолкнуться. У меня только расплывчатые воспоминания об отдельных летних днях и некоторых случаях, но я даже не сумела бы с уверенностью сказать, в какое именно лето это случилось.
Смерть Эмиаса была для меня громом среди ясного неба. Ничто не могло ее предсказать, и такое впечатление, что у меня исчезли из памяти все события, которые привели к ней.
Я раздумывала, задавала себе вопрос – возможна или невозможна подобная развязка? Наверное, девочки в тринадцать лет такие же слепые и глухие, какой была и я. Я легко понимала душевное состояние людей, но никогда не утруждала себя узнать, что именно вызвало его.
Кроме того, именно тогда я вдруг начала раскрывать очарование слова. То, что я читала, стихи Шекспира, например, звучало в моих мыслях. Я как будто вижу себя в саду возле кухни: иду тропинкой и повторяю в экстазе: «…В воде зеленой, как зеркало прозрачной и спокойной…» Это было так хорошо, что я чувствовала потребность повторять слова снова и снова. Наряду с такими открытиями были и другие вещи, которые, насколько мне вспоминается, я любила делать: плавать, лазить по деревьям, есть фрукты и посмеиваться над мальчишками из конюшни, а также кормить лошадей.
Кэролайн и Эмиас были для меня людьми, которые не подлежали ни осуждению, ни обсуждению. В моем мире они занимали центральное место, но я никогда не задумывалась об их делах, о том, что они чувствовали и думали.
Я не увидела ничего особенного в появлении Эльзы. Считала ее глупой, она мне даже не казалась красивой. Я восприняла ее как богатую и нудную особу, которую рисовал Эмиас.
Первым сигналом наступающих событий для меня послужила фраза, которую я услыхала с веранды, где спряталась после завтрака: Эльза сказала, что она выйдет замуж за Эмиаса. Это мне, конечно, показалось смешным. Помню, я закидала Эмиаса вопросами. Я спросила его: «Почему Эльза говорит, что выйдет за тебя замуж? Ведь человек не может иметь двух жен – я знаю, что за это сажают в тюрьму…» Эмиас ужасно рассердился и сказал: «Как, черт возьми, ты это услыхала?» – «Через окно библиотеки», – ответила я ему. Тогда он рассердился сильнее, чем когда-либо, и сказал, что меня пора отправить в школу и чтобы я бросила привычку подслушивать.
До сих пор помню свое возмущение при этих словах. Я сказала, что не подслушивала, но – как бы там ни было – почему Эльза говорит такую глупость? Эмиас ответил, что это только шутка.
Это должно было меня успокоить. И почти успокоило, но не совсем. Я сказала Эльзе по дороге, когда возвращались: «Я спросила Эмиаса, что вы имели в виду, когда сказали, что выходите за него замуж, и он мне ответил, что это только шутка». Я полагала, что этим сильно ее уколю. Но она лишь улыбнулась.
Мне не понравилась ее улыбка. Я поднялась наверх, в комнату Кэролайн, она как раз одевалась к ленчу. Я прямо спросила ее: возможно ли, чтоб Эмиас женился на Эльзе? До сих пор помню, что ответила Кэролайн. Ответ ее прозвучал многозначительно и торжественно: «Эмиас женится на Эльзе только после моей смерти».
Это меня полностью успокоило. Смерть мне казалась на фантастическом расстоянии, если это касалось кого-то из нас. Одновременно я была еще очень сердита на Эмиаса за все то, что он сказал мне днем, и просто атаковала его после ужина.
Вспоминаю, был настоящий скандал – с громом и молнией. Я стремительно выскочила из комнаты, бросилась на постель и плакала, пока не уснула.
Плохо сохранилось в памяти, что произошло после чая у Мередита Блейка, хотя и помню, что он прочитал нам отрывок, где описывалась смерть Сократа. Отрывка этого я раньше не знала, он показался мне самым лучшим, самым замечательным из того, что я слыхала до сего времени. Однако я не представляю, когда именно это было. Это могло произойти в любой день того лета.
Уже не помню событий следующего утра, хотя много об этом думала. Кажется, я купалась, потом мне дали что-то зашивать… Но все это довольно расплывчато, нечетко до того момента, когда Мередит поднялся, запыхавшийся, по тропинке, которая вела к веранде. Лицо его было совсем серое. Припоминаю, чашка кофе выпала из рук Эльзы и разбилась. И еще вспоминаю, она бросилась бежать как сумасшедшая по тропке вниз… Как сейчас вижу выражение ужаса на ее лице…
Я все твердила себе: «Эмиас умер». Но это казалось мне просто нереальным.
Вспоминаю визит доктора Фоссета и его внушительную фигуру. Мисс Уильямс была занята с Кэролайн. Одинокая и угнетенная, я ходила туда-сюда, путаясь у всех под ногами. Меня мучило ужасное чувство тоски. Мне не позволяли пойти посмотреть на Эмиаса. Вскоре прибыла полиция. Они начали записывать всякую всячину в свои блокноты. Через некоторое время на носилках принесли тело, прикрытое простыней.
Мисс Уильямс повела меня в комнату Кэролайн. Она лежала на диване, бледная как мел, и казалась ужасно больной. Она поцеловала меня и сказала, что хотела бы, чтобы я уехала отсюда как можно быстрее, что все это ужасно, но чтобы я не терзала себя и как можно меньше об этом думала. Я должна ехать к леди Тресильян (где уже была Карла), потому что в доме нежелательно оставаться.
Я уцепилась за Кэролайн и сказала, что не хочу ехать, хочу быть с ней. Она сказала, что знает это, но для меня будет лучше поехать – этим я сниму тяжесть с ее души. Мисс Уильямс вторглась в разговор: «Единственное, чем ты можешь помочь своей сестре, Анджела, это сделать так, как она говорит, без возражений». Я пообещала сделать все, как хочет Кэролайн. А Кэролайн сказала: «Такой ты мне нравишься, дорогая Анджела». И, обняв меня, прибавила, что мне нечего беспокоиться, что говорить и думать обо всем этом надо как можно меньше.
Меня позвали вниз, к инспектору полиции. Он был очень любезен. Спросил, когда я в последний раз видела Эмиаса, и задал много других вопросов, которые показались мне тогда неразумными, но смысл которых я, конечно, понимаю сегодня. Он убедился, что не сможет от меня узнать ничего сверх того, что слышал от других, и заявил мисс Уильямс, что ничего не имеет против моего отъезда в Ферилби-Грейндж, к леди Тресильян.
Я поехала туда, леди Тресильян была очень ласкова со мной. Но, конечно, я должна была узнать правду. Кэролайн арестовали. Это повергло меня в такой ужас, что я серьезно заболела.
Как мне стало известно позже, моя сестра чрезвычайно беспокоилась обо мне. По ее настоянию меня отправили из Англии до начала процесса. Об этом я уже Вам говорила.
Как видите, сведения мои довольно скудны. После нашей беседы я во второй раз добросовестно припомнила все, чтобы отыскать детали, связанные с какими-нибудь словами или чьей-то реакцией на то или иное событие, но не смогла вспомнить ничего, что могло послужить для кого-то обвинением… Неистовство Эльзы, серое, взволнованное лицо Мередита, гнев и горечь Филиппа – все это кажется вполне естественным. Но, наверное, кто-то из них мог и притворяться.
Твердо знаю одно: Кэролайн не убивала Эмиаса. В этом я убеждена и всегда буду абсолютно убеждена. Однако не могу привести никакого доказательства, кроме глубокого и всестороннего знания ее характера».
Здесь заканчивались воспоминания Анджелы Уоррен.
Часть третья
Глава 1
Выводы
Карла Лемаршан подняла усталые, печальные глаза. Вялым движением она отбросила волосы, спадавшие ей на лоб.
– Все это сбивает с толку, потому что, – она показала на кучу рукописей, – каждый раз мы встречаемся с разными точками зрения! Каждый по-разному видел мою мать. Но факты одни и те же, все сходятся на одном.
– Вас разочаровали эти письма?
– Да. А вас?
– Нет! Я считаю документы довольно интересными, – сказал Пуаро задумчиво.
– Лучше бы я их никогда не читала!
Пуаро посмотрел ей прямо в лицо:
– Вы так полагаете?
Карла ответила с горечью:
– Все убеждены, что именно она убила его. Все, кроме тети Анджелы! Но ее соображения не в счет, поскольку они ничем не обоснованы. Она просто остается верной до конца и твердит одно: «Кэролайн не могла этого сделать».
– Таково ваше впечатление?
– Каким оно еще может быть?! Я понимаю, что если убила не мать, то кто-то еще из тех пяти. Я даже разработала свои версии.
– Интересно! Расскажите мне о них.
– Возможно, конечно, это и наивно, но я думаю… Филипп Блейк, например, биржевой маклер, он был лучшим другом моего отца, который, вероятно, ему доверял. А художники обычно совсем беспомощны в денежных вопросах. Возможно, Филипп терпел финансовые трудности и пользовался деньгами моего отца. Возможно, он принудил его что-то подписать, что потом могло всплыть на поверхность… Только смерть моего отца могла спасти его. Это одна из возможностей, о которых я думала.
– Совсем неплохо придумано. Что еще?
– Потом Эльза. Филипп Блейк говорит, что голова ее слишком хорошо сидит на плечах, чтобы рискнуть применить яд. А я не считаю это правильным. Допустим, мать пошла к ней и сказала, что не собирается разводиться и ничто не заставит ее развестись. Вы можете говорить что угодно, но я считаю, Эльза была мещанских взглядов: она хотела выйти замуж, иметь солидное положение. В данном случае Эльза была вполне способна использовать яд – она имела возможность сделать это тогда, после ленча, – и попробовать избавиться от мамы, отравив ее. А потом по ужасной случайности мой отец выпил эту настойку… вместо мамы.
– Тоже неплохо. Какие еще теории у вас есть?
Карла тихо молвила:
– Еще, возможно… Мередит.
– Мередит Блейк?!
– Да. Вы знаете, он мне кажется именно таким человеком, который может стать убийцей. То есть он всегда был человеком вялым и неуверенным, над которым другие смеются, и, возможно, в душе он переживал. Потом – мой отец женился на девушке, о которой он мечтал. К тому же отец имел большой успех в жизни и был богат. Ну, а затем… Мередит изготовлял все эти настойки! Возможно, потому, что имел намерение когда-нибудь кого-то убить. Он сообразил, что хорошо бы привлечь внимание к исчезновению цикуты, чтобы подозрение упало не на него. Таким образом, гипотеза, что именно он забрал цикуту, – наиболее достоверна. Возможно, ему даже хотелось отправить маму на виселицу. Разве не отказала она ему много лет назад?.. Мне кажется в какой-то мере подозрительным, что он пишет о людях, которые совершают поступки, не отвечающие их характеру. Не думал ли он о себе, когда писал это?
Эркюль Пуаро сказал:
– Во всяком случае, вы правы в том, что не стоит воспринимать их информацию как целиком правдивую. Возможно, она была написана с намерением ввести в заблуждение.
– Вот! Именно так! Я это и имела в виду.
– У вас есть еще какое-то соображение?
Карла сказала:
– Читая все, в том числе и письмо мисс Уильямс, я думала и о ней. Вы понимаете, с отъездом Анджелы в школу она теряла службу. Если бы Эмиас не умер неожиданно, Анджела, наверное, так и не отправилась бы в школу. Понятно, смерть Эмиаса была бы воспринята как естественная, если бы Мередит не заметил исчезновения цикуты. Я читала о цикуте и узнала, что специфических симптомов отравления ею нет. Можно было подумать, что это солнечный удар. Я знаю, потеря места – недостаточная причина для преступления. Но часто случаются преступления по мотивам, которые казались до смешного незначительными. Иногда это очень небольшие суммы денег. А если хорошо задуматься, то вовсе не невозможно, что гувернантка средних лет, не очень способная, встревожилась, задумавшись о своем неопределенном будущем. Я об этом размышляла до того, как прочитала ее письмо. Но мисс Уильямс совсем не похожа на такого человека.