Вырла
Шрифт:
– Потому что нежные мурашки. И не надо мне в душу лезть, там темно и топко.
Чу-чух.
– Слышали о проблеме вагонетки? – сменил тему Федор.
– Нет.
– Вагонетка передавит пятерых, что привязаны к рельсам. Вы можете пустить ее по запасному пути, на котором лишь один бедолага. Но его смерть будет уже под вашей ответственностью. Что выберете?
– Смотрели «Перевал Кассандры»? Старое-старое такое кино, с Софи Лорен и англичанином, он еще у Михалкова снимался.
– Не помню.
– Пассажиры
– Социал-дарвинизм, – ввернул Феденька.
– …сэкономленных долларов! Политики постоянно это делают, скоты! – Женщина задохнулась от гнева. – Они во всем виноваты!
И в смерти ее овчарки, видимо, тоже. Как пели Jefferson Airplane «Dont you need somebody to love? You better find somebody to love». Порой нужнее найти «somebody to hate».
Стерильная собачница отпустила эмоции. Заговорила. Доктор Тризны поддакивал, размышляя о своем, абстрактном. Что если усложнить задачу? Вагонетка приближается к перепутью. И выбор за тобой: направо, налево… Но! Где пятеро, где один, где волонтеры Красного Креста, где маньяк ты не имеешь ни малейшего представления.
Слепая свободная воля завораживает. Она есть и её нет. Ты и актор, и орудие.
«Ты, Федя, токсик с ЧСВ», – сказала бы Софушка.
Выключили свет. Психотерапевт разоблачился до трусов.
– Зачем вам столько татуировок? – спросила Стерильная. – Вы индеец?
– Бунтующий ботаник. – ФМ накрылся хрустящей простыней. – Татуировки дают мне ощущение крутости, помогают избавляться от комплексов.
– Мне ружье. Тоже помогает… от комплексов, – усмехнулась нижняя тетка. – Гуд найт.
Спал Федор Михайлович плохо. Его царапали стеклышки калейдоскопа воспоминаний. Первый чувственный опыт: ему года четыре, он сидит на горшке, а мамина сестра, необъятная тетя Виолетта, наклоняется и целует его в макушку. Прямо перед носом Феденьки повисают эзотерическое колье с аметистом и обожжённые солнцем Анапы груди.
Первое столкновение с полицией: Федору шестнадцать. Акция протеста. Вокруг замечательные люди, способные к критическому мышлению. Они дискутируют, поют под гитару. Федор занят революционной любовью в подобии ленинского шалаша из маньчжурского полиэстера. Хоп! Автозак. Холодок от наручников и скамьи под голой попой. Лейтенант, дитя гестаповца и кроманьонца, хихикает и сулит опозицианерышу Тыву. Дубинки медленно и неотвратимо доставляют юноше удивительную, новую боль.
Раскатистый бас дедушки, Тараса Богдановича, в коридоре спецприемника. Деду плевать на silovikов, он академик.
Первый псих. Герка, сосед по съемной квартирке. Перегрел голову госами, галлюцинировал в состоянии деперсонализации и… повесился. Его фекалии убирал, естественно, Федор.
Сиськи. Кулаки. Дерьмо. Кулаки. Дерьмо. Сиськи. И такое оно милое все, родное.
Перед рассветом мозг ФМ сжалился над ним и сгенерировал образ рыжей девицы. Голая, верхом на венике, она гналась за Теодором по полю и пела:
– Прочь мой сокол не лети,
Ночь со мною проведи.
Грешную, грешную.
Спешную неспешную.
Без венца и без кольца
На конце я без конца
Прыгаю, скачу…
И еще хочу!
– Подъем! Береньзень! – Проводница избавила доктора Тризны от наваждения.
К сожалению. Подавлять эрекцию вредно. Он взглянул на леопардовую Алесю. И едва не сказал ей «мерси».
– Адьес, синьорес и синьорас! – раскланялся Федор Михайлович.
– Прыщ! – пробормотала хищница.
Платформа была затянута туманом. Как в фильме ужасов. Бряцало что-то металлическое о что-то металлическое. Тявкал лохматый пёсик. Качался фонарь. Крупные ледяные капли дождя нервировали человека.
ФМ катил чемоданчик вниз по склону. Мимо гостя благословенной Береньзени бегали носители клетчатых сумок – туда-сюда. Они выныривали из молочной дымки и ныряли в нее карасиками. Телефон ловил помехи. Пахло мусором и свежестью.
– Извините, шоссе Орджоникидзе?
Встречный усач осенил Федю троеперстным.
– Через всю Береньзень идет. На погост. Мама моя там.
– Эм-м… Соболезную?
– Ольга Генриховна Ростовцева. На погосте – помяни!
– Я не поеду на кладбище.
– Почему? – изумился сын Ольги Генриховны, будто ФМ заявил ему, что, находясь в Париже, не собирается посещать этот ваш Лувр.
– До свидания.
Федор с чемоданчиком оказался на тротуаре под табличкой Орджоникидзе/ Победы. Шоссе шепеляво свистело редкими авто.
Глава четвёртая. Меланхолия и мерехлюндия.
Волгин вел свою «волгу». Латанную, дребезжащую. Зато не «оку». Дед объяснил ему в далеком детстве, и он запомнил на всю жизнь: «волга» ломается, потому что женщина, течет, потому что река. У нее есть душа. Попросишь, и заведется. А обзовешь – усё! Пока не извинишься, даже дворники не заработают.
Радио бубнило новости: в шаверме из палатки на улице Героев Панфиловцев нашли крысиный хвост. Глава администрации Рузский подарил детям книжные закладки от Партии и Правительства. Пенсионерка упала в магазине и кокнула тридцать два яйца.