Вырла
Шрифт:
Логичный вывод. И бросание трубки ни в коем разе не проявление пассивной агрессии.
ФМ вышел покурить. Стены подъезда испещряли надписи-цитаты. Удручающие.
– Лавэ и лав одно целоЕ, Где черноЕ, где белоЕ? – озвучил наскальноЕ доктор Тризны.
– Не продавай свое нежноЕ, Свое светлоЕ, бесконечноЕ… Мне нравится Куло.
– Кто?
– Рэпер. – Худенькая соседка в китайском халатике похлопала двумя пальчиками по губам. – Найдется?
Федор отключил фрейдиста, открыл портсигар и некстати
– Три месяца терпела. – Девушка закурила. – Дядька знакомый напился, разбудил. Уснуть никак. Карандаш сгрызла, комментариев начиталась.
– По мнению британских учёных, чтение комментариев опаснее вдыхания смол, – усмехнулся ФМ.
– Дядька в моем сортире увидал бабайку, – продолжала соседка.
Остроносая, скуластая. Ее лицо, вопреки этому, не воспринималось как хищноЕ, стервозноЕ. («Стоп», – приказал Федору Федя). На кого же она?.. Мила Йовович в «Пятом элементе»! Птичьи, полудетские черты, мальчишеская фигурка, оранжевые, покрашенные хной (отвратительно) волосы.
2
Culo – жопа, испанский.
У нее дергалась щека. Тик.
– Мне страшно. Папа мой пропал полгода назад. Роб Недуйветер, папин друг, умер. Я не суеверная, но мне кажется. – Инопланетянка «Лилу» понизила голос. – Что Береньзень испортилась. Весна холодная, лето смурное. Папа говорил, что я грустная. Теперь даже дети не улыбаются. – Она удивленно взглянула на Федю. – Чего я с вами откровенничаю?
– Потому что я вас слушаю, – предположил ФМ.
Она кивнула.
– Правда. Живем, будто попугаи в клеточках и будто на отдельных островах. Не докричаться. Муми-тролли, снорки и хемули вместе забрались в Грот – от Кометы. А нас что объединит? Сблизит что? Война? Коронавирус не смог. Да и надо нам – сближаться?
– Вы подвержены меланхолии, – констатировал доктор Тризны. – Хотя мне по душе термин «мерехлюндия». Чеховский.
Девушка зыркнула на него – недобро, затушила сигарету о внутренний борт приемника мусоропровода и ушла. Кто-то посчитал бы ее психованной, а Федор Михайлович – забавной. Профессиональная деформация-с.
Глава пятая. Эйблизм и селфхарм.
Плесов харкнул янтарным сгустком. Липкий, он пристал к стене, и в нем увязла обленившаяся июльская муха.В гараже башнями громоздились диски-блины и шины-баранки. Зимние. Когда Плёсов их покупал, он надеялся, что дотянет до переобувки. Похоже, зря.
Шиномонтажник взглянул на приклеенный над раковиной плакат с порно актрисой. Он звал ее Глашей. В некотором смысле, они состояли в отношениях. Уже пять лет.
Кругом висели другие голые дамочки, но Глаша отличалась от них. Простенькая? Груди с растяжками, попа тощая, мохнатка не стриженная. А Плесову Глаша только и нужна была. С ней он болтал, с ней выпивал, с ней, порой, ругался. Баба-то дура! Однажды он ее едва не
– Эх, Глашка. – Он лег на продавленную койку, колени подтянул к щетине на подбородке, гармонирующей с интимной прической актрисы.
Нутро болело так, что кулаки чесались кому-нибудь ебало раскроить. День без махача – порожняковый. За конфликтом Плесов рулил в зареченское село или к джамшутам (они строили богатые дачи). Джамшуты скучали и радостно велись на провокацию.
– Какая ж гнида мой мопед спидорасила? – в который раз вопрошал монтажник.
Ни к зареченским, ни на стройку не добраться. Чего делать? Торчать на вокзале и бычить на приезжих? Береньзеньские бздят, зовут ментов. С ментами базар короткий: лейтенант Короткий дает в рыло, а ростиком он два десять.
Чужаков здесь не случается.
– Лепила, говорят, приехал. Московский, – изложил Глаше Плесов то, что ему рассказала мать, а ей – Калерия Анатольевна.
– БЛЯЯЯ!
Чтобы мама, Надежда Савельевна, не услыхала его стенаний и матюков, он впился зубами в синтепон лежака.
Жгло. Жарило. Тошнило. Не блевануть. В желудке пусто! Ни пить, ни жрать. Все идет назад.
Все уходит.
Под шарящую руку подвернулась крестовая отвёртка. Лекарство. Плесов ввел ее себе в ляжку, сквозь слезы пялясь на Глашку. Ему стало легче. Стало легко.
Она обняла его.
– Ты моя хорошая!..
***
Федор Михайлович читал статью Чевизова «Аутоагрессия среди онкобольных». Пил чай пуэр и, полируя пилочкой ногти, переписывался с Беталом. Порог кабинета психотерапевта оставался девственным. Не любят в наших палестинах признавать наличие проблем. Плачет, как проснется? С кровати встать мочи нет? Завистница нашептала! С четверга на пятницу при полной луне после дождичка пускай стельки из жениных башмаков постелет в мужнины, из мужниных в женины. А не влызят – дык обрежь!
Бетал писал, что ночью опять пережил lucid dream, осознанное сновидение.
Б.: «Я ходил по иной квартире. Предметы сияли. На полчаса залип на чайник. Такой он овальный, прикольный. Чувствуешь, что в нем заваривается крипа, благодать».
Ф.: «Молотые мощи?»
Б.: «Добрый чай. Я всегда готовлю чай с молитвой».
Ф.: «Ты неправильно прочел в рецепте слово малина».
Б.: «Дальше. Я полетел. Эмоции – космос!».
Ф.: «Как от дури? Или «кислой»?»
Б.: «Мягче и чище. Как купание в воде идеальной температуры плюс визуалка. Под тобой город сменяется полем, лесом. Движешься, куда хочешь. Вверх, вниз, в любую сторону. Кайф! Вчера мне его обломал мужчина».
Ф.: «Ага, ты подавляешь гомо-эротические фантазии!».
Б.: «Он летел на мопеде».
Ф.: «Фаллический символ».
Б.: «Он предупредил, что тебе надо валить из Береньзени. Пока цел».
Ф.: «Федю Тризны Фредди Крюгером не проймешь!».
Постучали.
Ф.: «Бет, отбой. Первый пациент. Первый смелый алкаш Береньзенщины».