Вырла
Шрифт:
А Береньзень сегодня не скучала!
Волгин притормозил около голосующего дяденьки. В пиджаке, с бородкой. Занесла его сюда нелегкая!
– Орджоникидзе, восемьсот семь. Сколько? – При ближайшем рассмотрении «дяденька» помолодел. До паренька.
– Сколько чего? – растерялся ВВ.
– За сколько рублей стерлингов довезете?
– За нуль. Мне по пути.
– Альтруист в глубинке. Плюс сто к вашей карме! С меня пиво.
Бородатенький юнец разместился на заднем сидении, его чемоданчик юркнул ему под ноги, как собачка.
– Только про
– Вы ухватили суть.
– А-а-а…
ВВ не любил столичных. И людей, и водку, и батон. Людей – особенно. Богаче они. Квартиры ихние стоят, хотя, чему стоить-то? Скворечники! Театры у них. А они в них ходят? В музеи? Был Василич там, где «Девочка с персиками» (копия его школьной подружки, Ренатки, пухленькая, темненькая). Василич был, были китайцы, французы – два педика в шарфиках, дети из Молдовы и Казахстана. И ни единого столичного кренделя!
Десять километров пролетели в молчании. Паренек выгрузился около поликлиники и крематория.
– В каком баре я могу вас угостить?
– Да забей, Масква. Ни тебе со мной, ни мне с тобой.
– Как скажите. Но я не из Москвы.
Флегматичный Федор Михайлович и грязно-желтое, цвета желчи, здание поликлиники дисгармонировали друг с другом. Он, льняной, ненавязчиво надушенный и чуть-чуть токсичный, словно пар из вейпа. Оно – бетонно-блочное, пропитанное хлоркой.
У врат восседал стражник о зубах железных и багряных волосах, взор тусклый приковавший к маленькому пузатому телевизору, на экране которого грустную девушку гнусно объективизировал подозрительный усач.
– Те худа?
«И куда, и худо. Емко», – мысленно отметил Теодор.
– К главврачу.
– Прям к хлавному?!
Пришлось набрать на стационарном дисковом аппарате (мобильный по-прежнему отрицал Береньзень) код кабинета «хлавного», Льва Львовича Богобоязненного.
– Калерия Анатольевна! Шестой раз! – нервно взвизгнула трубка. – Плевать мне, с кем в вашем сериале кто чего!
– Говорит доктор Тризны, – рапортовал Федя. – Калерия Анатольевна меня не пущает.
– Пустите его! – велел тенор.
– А он хто? – спросила дотошная Калерия Анатольевна.
– Психотерапевт.
– О-о-о… По Некукушкиным! Сторчится же! Эх… И помогать им, уродам, обязаны. И хлопчика жаль губить. – Переживала она искренне, зато недолго. – Сторчится, и ладушки!
***
Магазин «Пивия», следующая по значимости после кладбища достопримечательность ПГТ 1 , притаился во дворике на Панфиловцах между домами без номеров в построенном пленными немцами двухэтажном особняке супротив сквера. Здесь торговали разливным пивом и настоечками – для надежных клиентов. В ассортименте была – перцовая/юбилейная, дамская – осьмнадцати градулей, целебная/утренняя и монастырская, видать на те случаи, когда целебная уже не исцеляет. Катя, Нина и Анжела, продавщицы, хи-хи, ха-ха и хо-хо, пышную свою красу подчеркивали всеми средствами выразительности. Осмелься, не
1
Посёлок городского типа
Волгин прошмыгнул мимо «Пивии»: в кредит простому человеку не наливалось. Капитализм чертов!
Цяжкая половина месяца, подвальная. Бегаешь, как голодный кот, ищешь его, ищешь – запах халявы. Чего не взял с Масквы? Триста! Хоть пятихатку! Он не обеднеет…
Не, мы гордые. Давись теперь за сто пятьдесят. Их еще и наскрести надо железными деревянными.
– Здрасьте, дядь Вить.
В подземелье не горел свет. Рыжая Анфиса Мухина, дочка учителя математики, он то ли умер, то ли свалил (темная история), в окружении свечек мыла пол торгового, прости, Господи, зала, вертя тощей, безбрачной задницей.
– Нас рубануло опять. Холодильник текет. Ветрено сегодня.
– Дай посмотрю.
ВВ сунулся в подъезд. Шуганул подростков, плевавших на ступени вонючей насваевой слюной. Они ломанулись в окно, бросив недопитую бутылку коктейля. Чего добру пропадать?
Слесарь без ключа открыл щиток. Пощелкал. Зажглось!
Когда он вернулся к Анфисе, она упаковала ему благодарственную пол-литру в непрозрачный пакет.
– Там сосиски, ну, кроме. Просроченные. У вас же собаки.
– Ага.
На душе Волгина стухло что-то. «Собаки». Множественное число. Она не знает, что знают все?
Ці здзекуецца? Да не, Анфиска не такая.
– Скрали Дика. В лес запустили, чтоб Селижора поохотился на волка. Я б его самого…
ВВ махнул рукой.
Девушка налила слесарю сто грамм. Себе плеснула на донышко.
– Дик не волк? Мы его боялись.
– Лайка с овчаркой. Похож на волка. Шесть лет. Тризору, бате его, пятнадцать. Еле ходит. Вот, молодого и…
– Помянем.
***
Богобоязненный поведал Федору о Береньзени и береньзеньской медицине уйму интереснейших подробностей. Психотерапевт конспектировал: наиболее распространенный способ суицида – повешение. Самая популярная локация: сарай. Причина: алкогольный делирий, «белочка». Непререкаемый авторитет среди местных: баба Акка, живет в деревне Пяйвякое в Олином лесу. Она и колику останавливает, и разбитое сердце склеивает, и «вялый мужской корень» взбадривает, и боли у паллиативных (неизлечимых) «в банку садит», что бы это не значило. Мультифункциональная бабка.
Главврач угостил Федю «коньяком» с запахом цветочного одеколона. Г-н Тризны отчетливо понял, что в Береньзени нужно либо искать самогон (магазинная продукция – фуфло), либо переходить на ЗОЖ.
На ЗОЖ. В Береньзени. Абсолютный беспереспективняк.
– Попы Акку закрыть пытались по сто пятьдесят девятой. Мошенничество. Конкурирующая организация ведь, – сплетничал Богобоязненный. – Шиш! Никто заяву не написал!
– Ее влияние на людей сильнее РПЦ?
– Сравнимо.