Выше свободы

Меньшиков Михаил Осипович

Правительство имеет основание сказать лукавой партии: если слабые вы были подозрительными, то, добившись влияния в Думе, вы только усилите необходимость глядеть за вами в оба. Вы предлагаете свое влияние в обмен на власть. Вы утверждаете, что только вы одни можете справиться с анархическими элементами, обуздать их, дисциплинировать; но на кого обрушится дисциплинированная вами рать? Вы обещаете "спокойную парламентскую работу", но не будет ли эта работа разрушительнее открытого бунта? России нужно не то, чтобы парламент во что бы ни стало работал, а чтобы работа эта была полезная, то есть мирная, лояльная, сообразованная с историей и справедливостью. Пока вы считаете власть "врагом народным", пока вы ведете против нее "правильную осаду", организуя революцию, преобразуя ее из хаоса в действительную силу, - до тех пор, знаете ли, не лучше ли вам поискать для себя доверия в другом месте?

К счастью для правительства, кадеты не пользуются доверием и "в другом месте". Их похвальба своей гегемонией в Думе - чистое хвастовство. На каком-нибудь крохотном вопросе - например, о соблюдении тишины в зале в день декларации - кадеты еще в состоянии урезонить левых товарищей (да и то не всех, далеко не всех!). Чуть же будут затронуты основные вопросы реформы, "влияние"

кадетское пойдет прахом. Революционные партии не совсем безмозглы - они понимают, что кадетская победа будет только их, кадетскою победою, и что буржуазное правительство скрутит товарищей, пожалуй, покруче, чем растерянное "правительство погрома". Товарищи знают, что сами по себе кадеты бессильны, что они становятся воюющей стороной, только овладев или правительством, или революцией. Но та революция, что зачинается у нас, - социальная революция - вещь слишком грозная, чтобы пойти на услуги буржуазии. Как и в первой Думе, где кадет было почти половина, - не они подчинили себе революцию, а она их. Не профессора оседлали товарищей, а, наоборот, они сами были оседланы и повезли на своем хребте чернь. Кадетской "гегемонии" в Думе в лучшем случае придется царствовать, но не управлять. Кадеты будут представительствовать, говорить ученые речи, пародировать, где нужно, в сношениях с "врагом народным", а стратегия и тактика "борьбы" перейдут влево. Инструкторы революции, вместо того чтобы, добившись власти, распустить дисциплинированную орду, сами будут упразднены за ненадобностью. В страхе перед этим упразднением им придется занять рядовые места, слиться с революционерами в одну армию, которая бросит наконец "осаду" и вновь пойдет "на штурм". Нет сомнения, что вторая Дума последует по стопам первой. Все попытки сделать ее "работоспособной" могут иметь некоторый внешний успех, но никакого внутреннего. Подавляющее большинство Думы ведет войну с властью, и как бы война ни называлась: "борьбою", "осадою", "штурмом", - она должна кончиться поражением одной из сторон.

Если бы речь шла об уходе почтенного г. Столыпина, то о чем бы спорить? Наверное, он не считает себя спартанской царицей, из-за которой стоило бы длить кровавую войну. До сих пор, вместе с редким мужеством, наш премьер-министр обнаружил немало достойной скромности и уважения к государственным интересам. Если что удерживает его у власти, то, конечно, не смешной вопрос о самолюбии, о "теплом местечке" и т.п. Дело идет вовсе не о данном кабинете, не о бюрократии. Воюющие стороны, с одной стороны центральная, историческая власть в России, с другой - так называемая революция. Революцию составляет едва ли один процент русского населения, взбудораженного, охваченного опасной страстью. Когда кадеты поминутно подставляют вместо слова "революция" - "народ" и обратно, то делают этим самый смешной подлог, изумляющий лишь проворством рук, не более. Народ в смысле нации всегда нейтрален. Значительная часть его, неизмеримо большая, чем один процент, - стоит за древние установления, за престол, за освященную историей социальную свободу, за собственность, за законность. В случае открытого боя верховная власть найдет в тысячу раз больше приверженцев, чем теперь. Она найдет против революционной гвардии - свою гвардию, против армии бунтарей - свою армию, против не помнящей родства черни - исторический народ, который не отдаст себя во власть озорникам. Всем ясно, что если победит старая власть, то это нимало не остановит государственной реформы. Самая жестокая из реакций не вычеркнет из жизни конституции, ибо она - плод убеждения самой власти и требование истории. Если же победит бунт, путем ли штурма или осады, - то он внесет в страну самую лютую из тираний - тиранию черни. Начнется разгром нашей слабой культуры. Начнется окончательный развал империи и, может быть, гибель нации.

1907

ПОХОД НА БОГАТСТВО

Как искуситель Христу, еврейская революция нашептывает народу русскому: "Если ты Сын Божий, бросься в пропасть! Потребуй, чтобы камни невспаханных полей превратились в хлебы! Поклонись Злу - и получишь все блага мира". Основной замысел революционеров - при помощи зажигательных речей с парламентской трибуны "открыть народу глаза". Тысячелетнему существу, питающемуся в неведении древом жизни, предлагают яблоко познания, познания зла, нашептывая: "Преступите заповедь - и будете как боги". Стараются из всех сил раздуть в народе зависть, мщение, злобу, жестокое насилие, которое должно вылиться в погромы, в бунт. Знаменательно, что в то время как душа старого порядка - древняя церковь, ровесница истории молится об изгнании духа праздности, уныния, любоначалия, празднословия, - душа нового порядка, парламент, призывает этот самый дух и, одержимый им, заражает им широкие народные слои. Ничегонеделание, отчаяние, стремление к власти, болтовня - в самом деле, сирийский пустынник как бы предвидел "плоскость", в которой Государственная Дума "реагирует" на стон народный.

К сожалению, в самом парламенте нет достаточного стремления изменить эту плоскость. Казалось бы, раз ясен замысел революционеров - использовать трибуну для пропаганды разрушения, - правительству и правым, если они "правые", следовало бы использовать ту же трибуну для пропаганды созидания, для пламенного опровержения бредней, для манифестации государственных начал, вековая мудрость которых далеко не всему народу внятна.

Министры говорили недурные речи, но похожие на обычный доклад, на годовой отчет. Правительство, искренно желая правильного законодательства, ведет себя так, как будто это законодательство уже наладилось Но ведь этого нет и еще долго не будет. Идет не работа, а борьба, "осада". В ответ на нападение нужно давать отпор, а не отчет. Нужно воспользоваться трибуной для громкого провозглашения тех истин, которые во многих умах способны остановить бунт. Парламентские речи министров - живой голос власти. Народ читает их с не меньшим вниманием, чем своих вождей. И до роспуска, который столь возможен, и после роспуска сборник действительно государственных речей мог бы послужить начальным руководством в политическом воспитании масс.

Поразительно, до какой степени плохо пользуются правые благодарными моментами парламентской полемики. Например, в вопросе об обложении богатых и бедных. Сильное впечатление произвели на крестьян грубые цифры налогов, что платят казне богатые классы и что платят бедные. Если верить несколько подозрительной статистике, богатые платят 300 миллионов, бедные - миллиард с

четвертью. Выходить, что бедные платят 4/5 бюджета, богатые - '/8. На это министр только и сумел ответить, что "что же делать, если в стране нашей так много бедных и так мало богатых". Реплика слабая, ничего не сказавшая крестьянам. Следовало бы взять те же цифры и добавить к ним две другие. Следовало бы сказать: да, богатые, которых у нас два процента населения (если считать дворян и купцов), платят 20% бюджета, тогда как бедные, 98% населения, платят всего лишь 80% бюджета. Три миллиона состоятельных людей платят триста миллионов налогов, то есть по 100 рублей на душу, тогда как 147 миллионов бедных платят 1200 миллионов, то есть по 8 рублей на душу. Каждый бедный, оказывается, платит не больше, а в 12 раз меньше богатого. Скажут: бедняку гораздо труднее выложить восемь копеек, чем богатому целковый. Это правда, но это вина не богачей, а бедняков. Разве виноват трудолюбивый, трезвый, способный человек в том, что в ту же единицу времени он добывает втрое больше, чем его сосед, не обладающей производительными качествами? Виновен слабый в своей слабости, но чем виновен сильный - в силе? С тех пор как свет стоит, гражданственность покоится на свободном соревновании граждан. Каждому предоставлено под одинаковой защитой закона обменивать свои способности, силы и знания на общем рынке, причем богатство есть обычная награда тех, кто более нужен обществу. Таков закон цивилизованного быта. Всякое отклонение от этого закона есть уже выход из свободы.

Можно нападать на скрытые формы рабства, мешающие свободной конкуренции, но отвергать имущественное неравенство значит отвергать свободу. Знаменитая формула "свобода, равенство, братство" есть тройное противоречие: именно из свободы вытекает неравенство, в свою очередь отрицающее братство. Только свобода дает возможность естественному неравенству людей, физическому и умственному, распределиться в богатство и в бедность. Выдвигая замкнутую аристократию, старый деспотизм ставил подавляющее большинство нации в условия равенства и братства, но это стоило ей свободы. Наоборот, новый порядок вещей, восстановляя свободу, тем самым восстановляет неравенство и делает невозможным братство. Вот почему социализм так близок к деспотизму: ограничивая свободу, он исключает естественную конкуренцию и устанавливает искусственное равенство. Борясь с правительством, наши социальные мечтатели недалеко ушли от древних замыслов власти. Идеал их - тирания во имя общего блага, но этот идеал уже давно испробован. С незапамятных времен, насколько народ был предоставлен самому себе, он предпочитал свободу, свободное состязание труда, то есть именно то неравенство в распределении благ, что слагается естественно, как неравенство леса и гор. Как в самой природе, в обществе неравенство регулируется крушением крайностей. Чрезмерное богатство оказывается столь же хрупким, как чрезмерная бедность. Капитализм, подобно нищете, кончает тем, что теряет способность отстаивать себя и либо вырождается в ближайших поколениях, либо рушится под давлением снизу. Такова была судьба расхищаемого народом земельного капитала знати. Такова судьба промышленности, не сумевшей приспособиться к культурному подъему пролетариата. Как тяготение удерживает океан на одном уровне, так в свободном обществе действует сила, поддерживающая ординар.

Раздраженной зависти низших классов власть должна объяснить, что в свободном обществе каждому доступно все, но не иначе, как путем честного соперничества. Для народов молодых, полных сил, это соперничество приятно. Оно обращает жизнь в интересную поэму, вроде нескончаемого спорта. Оно упражняет народную молодежь, укрепляет расу. Только одряхлевшие племена начинают тяготиться свободой; как скачки становятся неинтересными для отставших лошадей, свободная конкуренция надоедает там, где процент неудачников слишком велик. Уставшая раса заводит речь: "Зачем призы? Не лучше ли все призы поделить поровну - между первыми и последними?" Неспособные выдержать состязание выставляют неудачничество свое как право на дележ. Вот секрет равенства: оно - скрытая форма рабства.

Демагоги обманывают народ, говоря, будто богатые меньше платят, чем бедные. Богатые всегда и всюду платят больше, хотя непропорционально своему достатку. Но почему же пропорциональность была бы справедливее? Налог есть "право входа" в государство, как билет, купленный в театральной кассе. Налог есть цена за пользование услугами власти. Но кто же доказал, что богач пользуется большими услугами государства, чем бедняк? Скорее наоборот. Что касается армии, суда, администрации, полиции, то богатые люди нуждаются в них меньше, чем бедняки. При внешнем или внутреннем разгроме богатые могут бежать за границу, беднякам же некуда деваться. Без армии и полиции народ пропал. Преступность богатых классов меньше и меньше требует расходов от государства, чем преступность бедных. Поэтому справедливо было бы, чтобы бедные оплачивали большими налогами государство, так как оно работает преимущественно для них. Между тем бедные платят гораздо меньше. Крайние же пролетарии налогов почти не платят, ибо что с голого возьмешь? Между тем именно они причиняют казне весьма значительные расходы.

Крича о том, что они отдают "последнюю копейку" государству, на самом деле неимущие классы становятся пансионерами общества, хотя бы под названием нищих и арестантов. Пансион, конечно, скудный, но ведь и права на него довольно шатки. Когда говорят, что богачи нуждаются в особенных услугах государства, забывают, что все особые услуги оплачиваются особо, весьма тяжелым гербовым, акцизным, таможенным и т.п. налогами. Бесспорно, следует желать, чтобы часть налогового бремени была переложена с плеч бедняков на плечи богатых, - но вовсе не потому, что это было бы справедливо (наоборот), а потому, что беднякам не под силу нести эту ношу. Но если бедным придется нести меньше обязанностей, то они не должны удивляться, если им предоставлено будет и меньше прав. Подоходное обложение непременно повлечет за собою и подоходное распределение политической власти. Оплатившие кресла в театре жизни имеют право на кресла, оплатившие галерею - право на галерею. Истинное безумие выдвигать права, не основанные на обязанностях. Известная норма прав должна быть, конечно, общим достоянием, но не следует смешивать в одно, как у нас делают "товарищи", естественные права человека с политическими и обобщать все их под одно "захватное право". Мало принадлежать к народу, чтобы обладать и властью народной. Дети тоже принадлежат народу. Если тот или иной общественный класс выпадает из производительного труда нации и становится в положение детей, он должен терять и некоторые политические права.