Вышли из леса две медведицы
Шрифт:
И занес руку.
Раненый пытался подняться. Его лицо исказилось в страхе и мольбе, и рот раскрылся для крика. Но человек ударил его камнем в висок и на этот раз изо всей силы. Потом стал на колени перед трупом и поднял его в сидячее положение. Он снял с него куртку, обернул ею его голову, чтобы не испачкаться кровью, потом обнял мертвеца и, несмотря на его размеры и вес, с легкостью поднялся с колен и выпрямился, как будто неся младенца.
Спустившись с трупом в овраг под гигантским деревом, он внес его в пещеру на склоне, бросил вместе с окровавленным камнем в старый высохший колодец, вырубленный на задах пещеры, а потом сам спустился туда. На дне колодца лежала мертвая
Мобильник убитого зазвонил.
Человек молча поднес телефон к уху.
— Ты опять заставляешь меня ждать, — сказал голос в трубке. — Я тебе говорил, что я не люблю ждать.
— Извини.
— Нашел?
— Нет.
— Кто это говорит? Ты звучишь как-то странно.
— Я.
— Прекрасно. Ты научился не называть имен. Ты хорошо искал?
— Да.
— Кто это говорит? Почему ты так странно говоришь?
— Потому что я умер.
— Ты что, решил со мной шутить?
— Ты не поверишь, что случилось. Кто-то пришел сюда, нашел это раньше меня, дождался, пока я приду, и убил меня. Ударил камнем по голове.
— Что с тобой? Кто это?
— Камнем в висок. Точно так, как мы вчера угробили того старика. Он убил меня и бросил в колодец, вместе с нашей дохлой козой.
— Слушай, ты нашел или не нашел? Сейчас не время для шуток!
— Я лежу в колодце, засыпанный камнями. Мои мозги выплеснулись на землю под деревом. Мой рот забит землей и кровью. Надо мной наша коза, и она уже немного воняет. Так что мне остается? Только шутить…
— Понятно. Так кто же тебя убил?!
— Какой-то парень. Я не знаю, как его зовут.
— Вы успели поговорить до того, как он тебя убил?
— Естественно. У нас состоялся замечательный разговор.
— И к чему вы пришли в конечном счете?
— В конечном счете он оставил тебе здесь то, что ты здесь забыл.
— Где это «здесь»? Где именно?
— Тебе придется немного поискать. Кстати, он нашел и тот камень, которым мы ударили старика.
— Как нашел?
— Он сказал, что мы идиоты, что мы перевернули этот камень, я не совсем понял, к чему он клонил. Я думаю, тебе стоит прийти сюда побыстрее, до того, как он сообщит в полицию и они найдут здесь и твою зажигалку, и мой мобильник.
Человек оборвал разговор, повесил сумку убитого на плечо и снова поднялся в свое укрытие в фисташковом дереве. Съел две оставшиеся плитки гранолы, вычеркнул их из списка на бумажке, которую вынул из кармана, выпил воды и расслабился. Через полчаса он отпил еще немного кофе из термоса и посмотрел сквозь просвет в ветвях фисташки на большой харув, на большой каменный трон у его подножья и на разверстую черную пасть пещеры в овраге поодаль. У него было время. У него были планы и цель.
Он готов был ждать.
Глава восемнадцатая
— Рута, как бы вы охарактеризовали свою семью в сравнении с другими в мошаве?
— Как особенную.
— Интересно. Другие люди здесь, в мошаве, тоже определяют свои семьи как особенные или нестандартные.
— Это потому, что им скучно. Вот они и рассказывают вам всякие истории о себе, выдумывают небылицы, хотят казаться особенными. А я нет. Я бы охотно отказалась от этой особости. Кстати, это доказывает, что я рассказываю правду. Люди не придумывают о себе такие истории. Тот, кто рассказывает такое, явно говорит
— Но не всю правду!
— Нет. Не всю правду.
— И главное — в том, что касается вашего дедушки. О нем вы явно рассказываете не все.
— Да. И об Эйтане тоже. Я уже говорила вам — я пишу. Страшные рассказы о страшных поступках, совершенных страшными мужчинами, которых я люблю, и в сущности — о страшных вещах, которые я сделала бы сама, будь я на сто процентов мужчиной.
— И что же вы подразумеваете под словами «особенная семья»?
— Большинство семей здесь — это хамулы цикламенов. Так дедушка называл семьи, в которых дети остаются возле родителей. В отличие от них, наша семья из породы крестовников. У этих растений потомство разлетается во все стороны. Дедушка Зеев и его братья покинули родительский дом в Нижней Галилее. Мой отец и его брат выпорхнули из этого нашего дома, как только сумели это сделать. Наша с Довиком мать оставила нас у дедушки и уехала в Соединенные Штаты. Эйтан оставил меня и этот мир, хотя потом вернулся. Нета умер прежде времени и уже не вернется. Я не из тех, кто верит в загробный мир и в бессмертие души, и от меня вы не услышите: «Вознесся в небо, стережет нас с небес» — и другие подобные глупости. Смерть — это не вознесение. Это прах и земля. Нету зарыли в землю, и сегодня, двенадцать лет спустя, от него ничего не осталось. Ни от кого ничего не остается. И уж тем более от маленького мальчика — тоненькие косточки, такие маленькие, тоненькие… как у птички.
Комната Неты, кстати, не стала нашим семейным музеем. Я не сохраняю там его кровать, какой она была, и его одежду в шкафу, и медвежонка на подушке. Через несколько дней после его смерти она стала комнатой Эйтана, и совсем не потому, будто Эйтан непременно хотел спать в постели мертвого сына, а потому, что он боялся — или не хотел — спать со мной. Ну, не важно. Я не сильна в увековечениях. Я храню только несколько маленьких памяток — в основном его рисунки из детского сада, неполную тетрадку из первого класса с первыми буквами и несколько праздничных костюмов. Все это, кстати, я хранила бы и в том случае, если бы он был жив сегодня.
Я вспоминаю: у него были разные костюмы. Я не называю их «нарядами», потому что эти костюмы не были только нарядами. Это была смесь моего умения подражать и Эйтанова таланта к маскировке плюс унаследованная от Эйтана изобретательность. Посмотреть с одной стороны — этакий маленький мужчинка, плотно сбитый, простой, бесхитростный, сильный, с умелыми руками. А с другой стороны — время от времени он начинал кутаться в разные цветные шали и тряпки, даже соединял их английскими булавками, обнаруживая при этом неожиданный талант настоящего дизайнера. Иногда он объяснял: это я колдун, это я король, это я папа. Как-то он сообщил мне: я наряжаюсь в кого-то не отсюда. А однажды попросил себе в подарок на день рождения черную ткань, потому что он хочет нарядиться в Ангела Смерти. Скажу честно — меня это испугало. Я сказала Эйтану: «Хватит. Я больше не участвую в этих играх». Я даже удивилась — ведь он совсем не такого рода мальчик, откуда же у него такие завиральные идеи?
Ну, не важно. Так вот, некоторые из этих костюмов я сохранила, а его обычную одежду отдала в отдел социальной помощи нашего Совета и двум приятельницам, у которых были дети его возраста. Далия сказала мне тогда — она порой просто выводит меня из себя, эта женщина:
— Почему ты и мне не дашь какие-нибудь вещи Неты? Может, и у меня в один прекрасный день родится сын…
— Именно поэтому, — сказала я ей, — именно потому, что в один прекрасный день и у тебя может родиться сын.
— Не понимаю, — сказала она.