Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир
Шрифт:
Я благоговейно внимал. Она наслаждалась своими разоблачениями.
— Перейдем теперь к лошадям с неизлечимыми язвами и нарывами.
И такие были в конюшне, вспомнил я.
— Язвы и нарывы обычно довольно быстро очищаются повязками, пропитанными мазью с антибиотиком. Что ж... к этому времени мы подозревали уже абсолютно все, так что под конец взяли тот крошечный тюбик с мазью, который вы нашли в портфеле Яна Паргеттера, и проверили. И — глядь! — а там никакой не антибиотик.
— А что?
— Кортизоновая мазь.
Она
— Кортизоновая мазь прекрасно действует на экземы и аллергию, но она не универсальна. Собственно, если вы пораните лошадь, занесете грязь в рану, чтоб она воспалилась, а потом приметесь добросовестно втирать кортизон дважды в день, вы получите чудесную маленькую язвочку, которая никогда не подсохнет. Пока, разумеется, не отошлете лошадь к Кальдеру, который возложит на ваше сокровище руки... вместе с обычным антибиотиком, который и начнет нормальный процесс исцеления.
— Господи милостивый.
— Не мажьте кортизоновой мазью порезы, — сказала Пен. — Многие так делают. Это глупо.
— Не буду, — пылко пообещал я.
Она ухмыльнулась.
— Знаете, тюбики с зубной пастой заполняют с заднего конца. Так что мы внимательно присмотрелись и обнаружили, что конец тюбика был раскручен, а потом вновь запечатан. Очень ловко.
Теперь она, похоже, закончила, и я спросил:
— Это все?
— Это все.
Какое-то время мы размышляли молча.
— Это ответ на кучу вопросов, — наконец сказал я.
— Например?
— Например, почему Кальдер убил Яна Паргеттера. Паргеттер хотел что-то прекратить... может быть, эти проделки с болезнями. Сказал, что с него хватит. Сказал еще, что остановит и Кальдера, и тем, должно быть, подписал свой приговор.
Пен спросила:
— Кальдер вам так и сказал?
— Да, так и сказал, но в тот момент я не понимал, о чем он.
— Интересно, — задумалась она, — почему Ян Паргеттер захотел остановиться? Они явно делили между собой постоянный приличный доход. Кальдер, должно быть, завербовал его Бог знает когда.
— Селен, — сказал я.
— Что?
— Селен — вот почему. Вызывая у лошадей заболевания, а потом исцеляя их, они не рисковали причинить неисправимый вред. По сути, вреда вообще не было. Но селен — это навсегда. Жеребята останутся уродцами. Я догадываюсь, что эту идею Кальдера Паргеттер счел отвратительной. И взбунтовался, возможно, потому, что он все-таки был ветеринаром.
— А Кальдер не захотел расстаться с идеей... и убил.
Я кивнул.
— Кальдер ведь рассчитывал не только на доход, но и на славу. И если бы Джинни каким-то образом не заполучила этот шампунь, он, вполне возможно, достиг бы своего.
— Удивляюсь, как она смогла, — сказала Пен.
— Гм. — Я неловко поерзал на кровати. — Я вспомнил, как звали того работника Кальдера, который напомнил мне Рикки Барнета. Джейсон. Я вспомнил той ночью... в конюшне... забавно, какие штуки проделывает память.
— А что с ним такое? — сочувственно спросила Пен.
— Я вспомнил, как Кальдер говорил, что дает пилюли Джейсону, а тот дает их лошадям. Он имел в виду травяные пилюли. Но когда Яна Паргеттера не стало, Кальдер, должно быть, нашел кого-то другого, чтобы давать лошадям эти двойные капсулы... потому что лошади с такими болячками не переводились у него во дворе и после смерти Яна Паргеттера.
— Наверное, нашел, — безучастно сказала она. — Только...
— Только что?
— Только когда мы в ту субботу обыскивали двор, перед тем, как услышали ваш крик, мы заглядывали в разные стойла, и там почти не было лошадей.
Поместье на этот раз пустовало.
— Могу догадаться, — медленно сказал я, — что Джейсон был слишком занят. Он три месяца или больше проработал в конюшне Оливера, скармливая лошадям яблоки с селеном.
Тут в моем мозгу вспыхнула картинка. Яблоки... Шон, конюх, спешит через двор, размахивая ведром и грызя яблоко. Шон, Джейсон: одно и то же лицо.
— Что такое? — спросила Пен.
— Фотография Рикки Барнета.
— Ах, да.
— Тут говорят, что завтра меня смогут выписать, сказал я, — если уж мне так хочется.
Она вытаращилась на меня с комическим отчаянием.
— Слушайте, что точно у вас сломано?
— Говорят, что в верхнем списке лопатка, ключица, плечевая кость и несколько ребер. Внизу, — пожаловался я, — они запутались. Я не знаю, где в лодыжке помещается столько костей.
— Они их закрепили?
— Бог знает.
— Как вы собираетесь с этим управляться?
— Потихоньку.
— Не дурите, — сказала она. — Оставайтесь здесь, пока не срастется.
— На это могут уйти недели... там еще какие-то дела со связками, или сухожилиями, или я не понял.
— Что еще за дела?
— Да я не вслушивался.
— Тим! — Она вышла из себя. — Да... это до того нудно...
Она подняла глаза к небу и наконец рассмеялась.
— Я принесла вам подарочек из своей аптеки. — Она порылась в сумочке. — Возьмите, с любовью от меня.
Я взял протянутую ею маленькую коробочку и посмотрел на этикетку.
«Окопник». Пен ухмыльнулась.
— Спокойно можете принимать. Окопник содержит алантоин, а он способствует сращиванию костей. Вот чего не отнять... Кальдер поистине был величайшим знатоком всех существующих лекарственных средств.
Во вторник, 5 июня, Оливер Нолес забрал меня из больницы, повозил по разным поручениям, а затем отвез к себе домой, не в последнюю очередь из сочувствия, но главным образом чтоб поговорить о деле. Я ожидал, что он примет мою временную нетрудоспособность в обычной прямой и бесстрастной манере. Так он и сделал, только сухо заметил, увидев меня, что, когда я по телефону напрашивался на приглашение, я упомянул о «паре трещин» и не сказал, что на мне пол-акра бинтов и пластыря, а поверх всего такие живописные лохмотья.