Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир
Шрифт:
Четыре новых совладельца веселились от души и хлопали друг друга по спине. Берт, Элли, Оуэн и Чарли. Такие же веселые, как тогда, на контрольном пункте.
Чарли привез с собой жену, любительницу игры в бридж, Берт — свою старую толстую матушку, а у Оуэна обнаружилась дочка, неиспорченная шестнадцатилетняя девушка. Эта странная компания неожиданно оказалась весьма приятной благодаря тому, что мои четверо заговорщиков очень сдружились.
Они пошли делать ставки и смотреть на лошадей в паддоке, а я остался в ложе. Я весь день почти не выходил оттуда. За все эти недели я так и не смог вернуть себе свой прежний невинный энтузиазм.
Мне неофициально сообщили результаты вскрытия Черного Огня. Он был убит с помощью большой дозы хлороформа, которую ввели сквозь ребра прямо в сердце. Быстро и безболезненно. Сделал это явно человек опытный.
В чемоданчике, найденном рядом с мертвой лошадью, был обнаружен большой шприц с достаточно длинной иглой. Внутри шприца были следы хлороформа, снаружи — отпечатки пальцев Макрахайниша.
Эти интересные факты нельзя было сделать достоянием общественности, потому что следствие еще не было закончено, и высокопоставленный полицейский чин, сообщивший мне об этом, взял с меня слово, что я буду держать это в тайне.
Джоди и Макрахайниш были отпущены под залог, и спортивные власти отложили свое расследование до вынесения судебного приговора. Так что Джоди продолжал официально оставаться тренером.
Самыми благоразумными, с моей точки зрения, оказались прочие владельцы, державшие своих лошадей у Джоди. Они один за другим вежливо испарились. Кому же хочется, чтобы его считали лохом? Они сами приняли решение, не дожидаясь приговора суда и Жокейского Клуба, и Джоди остался без лошадей. Но и это, по мнению многих, было моей виной.
Я вышел на балкон ложи любезного магната и стал рассеянно смотреть на Челтенхемский ипподром. Одержать моральную победу над Джоди невозможно. Слишком многие, несмотря ни на что, продолжали считать его бедным тружеником, павшим жертвой низости бесчестного богатея.
На балконе появился Чарли.
— Стивен! В чем дело? Что-то ты тихий какой-то.
— Столько сил потрачено — и ничего не изменилось, — вздохнул я.
— Изменилось-изменилось! — уверенно возразил Чарли. — Вот увидишь. Просто общественное мнение ужасно неповоротливо. Люди не любят разворачиваться на сто восемьдесят градусов и признавать, что их оставили в дураках. Но поверь своему дядюшке Чарли: на будущий год в это же время, когда они перестанут краснеть перед тобой, очень многие будут считать тебя своим лучшим другом.
— Ага, конечно...
— Квинтус, — решительно продолжал Чарли, — сейчас сильно портит себе репутацию. В кулуарах уже поговаривают, что, если Квинтус не видит, что его сын — настоящий преступник, значит, он еще глупее, чем принято считать. Я тебе говорю — те, чье мнение действительно имеет значение, на сто процентов за тебя. А подвиги нашего маленького частного предприятия смакуют за сигарой после обеда. Я улыбнулся:
— Ты, конечно, врешь как сивый
— Бог мне судья, если я вру! — торжественно ответил Чарли, но я заметил, что при этом он с опаской глянул на небо.
— Да, ты знаешь, я видел Джоди, — сказал я.
— Не может быть!
— В Сити. Они с Фелисити выходили из какой-то адвокатской конторы.
— И что?
— Он плюнул.
— Вполне в его духе.
— Они оба выглядели бледными и озабоченными и уставились на меня с недоверием. Плевок Джоди приземлился у моих ног — видимо, он не доплюнул. Если бы я знал, что они здесь будут, я бы к этому району на десять миль не подошел. Но раз уж вышло так, что мы встретились лицом к лицу, я задал ему вопрос, который давно меня мучил:
«Это ты послал Дженсера Мэйза ко мне в мастерскую?»
«Он сказал ему, как можно больнее всего тебя задеть! — зло ответила Фелисити. — И поделом тебе!»
Одной этой фразой она избавила меня от всех угрызений совести, которые я испытывал по поводу этой операции по возвращению Энерджайза.
«Дурак ты, Джоди, — сказал я. — Если бы ты вел себя со мной по-хорошему, я бы купил для тебя лошадей, которые выиграли бы Классик. Будь ты честен, при твоих способностях ты мог бы достичь вершин. А вместо этого тебя лишат лицензии до конца жизни. Так что, поверь мне, лохом-то оказался ты».
Оба смотрели на меня исподлобья, и глаза их были полны бессильной ярости. Если кому-то из них в будущем снова представится случай мне напакостить, они это, несомненно, сделают. Никто не жаждет мести сильнее человека, который причинил тебе зло и был наказан за это.
Стоявший рядом со мной Чарли спросил:
— А как ты думаешь, кто из них был главным: Джоди, Макрахайниш или Дженсер Мэйз?
— Понятия не имею, — ответил я. — А чем тебе не нравится идея триумвирата?
— Равная власть? — Чарли поразмыслил. — Может быть и так. Рыбак рыбака видит издалека. Этот темный союз объединяло врожденное стремление ко злу...
— Неужели все преступники такие злые?
— Пожалуй, да. Мне с ними редко доводилось сталкиваться. А тебе?
— Мне тоже.
— Я думаю, — сказал Чарли, — что в корне всего лежит все-таки злоба. Есть люди, которые попросту злы по натуре. Некоторые любят издеваться над слабыми, некоторые становятся террористами, некоторые насилуют женщин, некоторые воруют, причем так, чтобы причинить наибольший ущерб, — и всем им нравится причинять страдания своей жертве.
— Значит, злодея исцелить нельзя, — вздохнул я.
— Закоренелого злодея — невозможно. Пока мы с Чарли пережевывали эту невеселую мысль, вернулись остальные, размахивая билетами с тотализатора, в самом радужном расположении духа.
— Слышь, — хлопнул меня по спине Берт, — знаешь, что делается внизу, в кругу? Все эти гребаные мелкие букмекеры, которых мы спасли от банкротства из-за Паделлика, пустили шапку по кругу и собирают деньги, блин!
— Блин, Берт, — спросила Элли, — что ты, блин, имеешь в виду?
— Ого! — и Берт расплылся в широченной ухмылке. — А ты молодец, Элли, ничего не скажешь! Я имею в виду, что эти чертовы жучки решили скинуться по пятерке с каждой конторы, в которой делали ставки шустрые ребятки нашего Удава, и пожертвовать эти деньги в этот ваш гребаный Фонд помощи пострадавшим жокеям, от имени господ Скотта, Кентерфильда, Уорд, Айдриса и Хаггернека, которые не дали им прогореть, блин!