Высокочтимые попрошайки
Шрифт:
— А про тех, кто уезжает из Константинополя, пишешь?
— Да, но опять-таки, если это почтенные люди.
— Очень хорошо! Напиши тогда и про меня, я тоже из почтенных. Являюсь в нашем городе хозяином земель, поместий, быков, коров… Не забудь написать и это… — сказал он с таким видом, будто был уверен, что обнародование этих сведений принесло бы ему немалую выгоду.
— Уж не беспокойтесь, извольте, я напишу и об этом… следуя велению справедливости и совести.
— Имею ещё и двух-трёх слуг. Можешь сказать и про них несколько слов где-нибудь в конце своей газеты?
— Почему бы и нет?
— Имею
— Да нет, не стоит.
— Согласен, но всё остальное пропечатай-ка в газете на самом видном месте.
— Я так и думаю поступить.
— Большими буквами пропечатай.
— Уж будьте уверены — самыми крупными.
— А ежели приехал или уехал бедный человек, о нём ведь не пишете, правда?
— Ни в коем случае! Имена неимущих нами никогда не упоминаются.
— Значит, получается, что вы каждый день приходите на это место, разговариваете здесь с приезжающими, и уезжающими богачами и потом печатаете их имена, чтобы все жители Константинополя знали, кто из богачей приехал или уехал… Это хорошо. Стало, и я завтра вечером увижу своё имя в твоей газете, да?
— Да, конечно. Теперь дайте-ка мне ваш адресок, я пришлю вам с курьером завтрашний номер.
— Пера, улица Цветов, нумер 2.
— Прекрасно, — сказал редактор и, вынув из кармана лист бумаги, вписал имя Абисогома-аги в какой-то список.
— Пришли мне газету утром, хочу пораньше прочитать своё имя и всё остальное…
— Пришлю вечером, моя газета выходит к концу дня.
— Как бы ты меня обрадовал, если б завтра твоя газета вышла утром. Но не беда, лишь бы моё имя вы напечатали большими буквами.
— Слово своё сдержу, завтра вечером непременно пришлю вам газету, вместе с квитанцией.
— С квитанцией?.. Но ты же сказал, что с курьером. Кто эта квитанция?
— Квитанция — всего лишь бумага, на которой мною будет написано: получил от досточтимого Абисогома-аги годовую подписную цену… полтора, да, итого полтора золотых… И эта бумага даст вам право целый год получать мою газету.
— Весь год будете печатать моё имя и всё остальное?
— Нет, вы просто станете подписчиком моей газеты, уплатив полтора золотых.
— Полтора — не много ли, а? Три четверти было бы как раз.
— Мы, редакторы, смею заметить, о цене не торгуемся.
— Ну хорошо, пришли мне свою газету и свою бумагу, поладим…
— Однако вы же не думаете, что я поспешил встретить вас здесь из-за этой бумаги? О, нет! Это было бы слишком мелко с моей стороны. Просто я счёл долгом выразить тем самым своё дружеское расположение.
— Известно.
— Неужели вам может вдруг показаться, что этот человек, то есть я, пожелал увидеть вас лишь для того, чтобы выговорить себе полтора золотых?
— Не может, нет.
— Между тем, как это ни прискорбно, есть нищенствующие редактора, которые, с целью ограбления состоятельных новоприезжих, встречают здесь чуть ли не все пароходы… Я этого себе не позволяю… Я хочу жить, как подобает почтенному человеку.
— Понимаю — хочешь жить, как подобает почтенному человеку.
— И о вашем со мною свидании, пожалуйста,
— Понимаю — перемывают тебе косточки.
— Возьмём хотя бы сегодняшний случай. Я счёл необходимым прийти и поздравить вас с приездом, пришёл и поздравил, мы разговорились, и я обещал обнародовать ваше имя в моей газете, вы же, будучи здравомыслящим соотечественником, стали одним из моих подписчиков… Скажите мне на милость, разве я вас принудил подписаться?
— Да нет.
— Наставил на вас револьвер?
— Да нет, зачем же?
— Грозил вам ножом?
— Нет, нет. Но неужели бывает и так, что, когда подписывают кого, револьвером грозятся, ножом пырнуть норовят?
— Вы меня не поняли, прошу прощения. Я хочу сказать только что вы по собственной воле подписались на мою газету.
— Да, да.
— И что при данных обстоятельствах я не сделал ничего дурного. Напротив, я поступил великодушно, обещав…
— Без сомнения.
— Я же не поступил подобно тем редакторам, которые тотчас берут вас за горло, едва вы сходите с парохода?
— Нет, эти разбойники не имеют никакого права перемывать тебе косточки… Ты положись на меня.
— Благодарю вас, весьма признателен. Всего вам хорошего, Абисогом-ага, пожалуйте как-нибудь к нам в редакцию на чашку кофе.
— Хорошо, на днях приду. А насчёт завтрашней газеты, стало быть, не забудь.
— Будьте спокойны. — И с этими словами редактор откланялся.
Оставшись один, Абисогом-ага зашагал быстрей и пустился в рассуждения: «Я сам себе не кажусь таким уж большим, каким, видать, кажусь этому редактору. Но, наверное, он лучше разбирается в людях, ведь он редактор и человек учёный… Те, которые завтра увидят в газете моё имя, ясное дело, всполошатся, и каждому захочется прийти ко мне… Поэтому завтра я должен нарядиться в свою воскресную одежду, а также надеть и золотые часы с цепочкой. Напрасно я и слуг своих с собой не привёз. Но откуда я мог знать?.. Завтра всем станет известно, что в Константинополь приехал один большой человек — благородный, благонравный, благомыслящий, благодетельный, благо… и бог весть ещё какой. И каждая жена мужу своему скажет: «Давай дочь нашу за этого Абисогома-агу выдадим». А муж ответит: «Ещё посмотрим, захочет ли Абисогом-ага на нашей дочери жениться? Скорее он на девушке из богатой семьи жениться захочет». И после такого ответа муж и жена заспорят между собой и раздерутся. Ну и бог с ними… Зато чем больше разговоров обо мне будет, тем быстрей покончу я со своим делом — присватаюсь к какой-нибудь богатой барышне и же…».
Тут Абисогом-ага вдруг осёкся, ибо невзначай столкнулся с вожаком каравана тяжело навьюченных ослов: погружённый в свои мысли, он не обратил внимания на шедших навстречу ему животных, которых на главной улице Пера всегда предостаточно.
— Посторонись, — сказал погонщик-перс Абисогому-аге, по-видимому, желая оправдать своего ишака.
— Ты бы это чуть раньше сказал, я и посторонился бы, — проговорил наш новоприезжий и продолжал свой путь.
2