Высокочтимые попрошайки

Паронян Акоп

— Нет, он про нас говорит, и мы должны стараться в быстротечной нашей жизни делать людям добро, печься о бедных и иногда молиться за души усопших.

— Ты прав.

— И быть готовыми при первом же зове покинуть сию юдоль.

— Да, да.

— Ваш покорный слуга, однако же, перед тем как уйти, осмеливается обратиться к вам с просьбой… и надеется, что вы не откажете… Я ведь знаю и много слышал о вашем усердии и благочестии.

— Раз осмеливается, то…

— Да продлит господь над подобными вам ревнителями и благодетелями свои щедроты.

— Благодарствую.

— В

следующее воскресенье хочу я отслужить панихиду по усопшим вашим. Простите мне мою дерзость, но я долгом почитаю внушать, что отошедших в вечность мы должны помнить.

— Правильно делаешь, святой отец.

— Итак, коли согласны, скажите, чтобы я сделал распоряжение… Не думайте, что в большие издержки войдёте, обойдёмся и двумя золотыми… Я оповещу в церкви: так, мол, и так…

— Буду благодарен.

— За что, помилуйте, благодарить? Это наш долг.

— А деньги, святой отец, здесь и получи, — сказал Абисогом-ага, вынимая из кошелька два золотых.

— Можно и завтра… Я вас не тороплю! — воскликнул священник, протягивая руку.

— Нет, бери.

— Ну, раз настаиваете, возьму, противиться не стану… Благослови вас бог! Да благоденствует ваш дом, да не истощится ваш кошелёк, да исполнится всё, чего ни пожелаете, да венчается всякое ваше дело успехом…

Высказав все эти благие пожелания, священник распрощался с Абисогомом-агой и ушёл.

— Ох, наконец-то я избавился! — сказал сам себе Абисогом-ага. — Сколько бед обрушилось на мою голову, как только я попал в этот Константинополь! Не успел спуститься с парохода, напоролся на какого-то редактора; битый час так и сыпал словами, все жилы мне вытянул. Потом, пока я нашёл этот нумер два, опять же тысячу мук принял; когда нашёл, обрадовался, думал — вот отдохну, поем чего-нибудь, не тут-то было: хозяйка морит меня голодом, да ещё всё время заскакивает сюда и просит, чтобы я не волновался… Час от часу не легче. Потом вдруг входит ко мне этот поп, заставляет нюхать табак, заговаривает про своего пророка Давида, берёт у меня два золотых и удирает. Счастливого ему пути!.. И все эти несчастья я перенёс на голодный желудок… Но где же мой обед? Почему его не подают? Неужели придётся и спать ложиться с пустым животом? Господи, что. за наказание!

Чуть горевшая на столике лампа тут, будто нарочно, погасла, и в комнате стало совсем темно.

— Но стесняться уж нечего, — продолжал наш мученик, вышагивая в полной темноте по своей келье, — надо или уходить из этого дома, или позвать хозяйку и взгреть её. В моём городе двое моих слуг по струнке ходили передо мной, минута в минуту стол мне накрывали, каждого слова моего слушались… Зачем же человеку, который привык, чтоб ему прислуживали, терпеть всё это?!

— Неужели погасла? — спросила хозяйка, приоткрыв дверь.

— Да, потухла, — ответил Абисогом-ага, сдерживая переполнившее всё его существо отчаяние.

— Вы зря волнуетесь, многоуважаемый, это наша забота — следить, чтоб в доме был полный порядок.

— Да, но я проголодался

и больше ждать не могу.

— Я же сказала, стоит ли вам беспокоиться из-за пустяков? Я обо всём позабочусь.

Через несколько минут хозяйка сбегала к соседке, вернулась с лампой и осветила келью Абисогома-аги.

4

После появления этого света не протекло и получаса, как к нашему новоприезжему явился некий молодой человек, который, сказать по совести, и на торговца не походил, и на работника не походил, и на чиновника, и на мастерового, а был, что называется, ни то ни сё. На вид ему можно было дать лет тридцать; помимо украшавших его наружность голубых глаз и рыжеватых волос, у него была длиной в два пальца борода, что в нашей столице является признаком либо траура, либо бедности. Одежда его была так стара, что любитель древностей мог бы заплатить за неё большие деньги. Однако если одеждой своей он отталкивал от себя, то личность его обладала притягательною силой.

— Рад видеть вас! — прокричал этот молодой человек, влетев в комнату и подскочив к Абисогому-аге.

— Что случилось? Чего тебе надо? — спросил Абисогом-ага испуганно.

— Услышав о вашем прибытии, я поспешил сюда, чтобы повергнуть к стопам вашим уверения в моём глубочайшем к вам почтении.

— К моим стопам? Очень хорошо! Клади их на пол… — сказал Абисогом-ага, должно быть, решив, что молодой человек принёс ему домашние туфли.

— Вы изволите шутить?. Благодарю вас, ваше степенство, — сказал гость и, сняв шляпу, вскочил на стол.

Абисогом-ага, поражённый этим зрелищем, нетерпеливо ждал, что же будет делать, стоя на столе, его экстравагантный гость, выкинувший столь удивительное колено.

Молодой человек вытащил из кармана лист бумаги и, вперив глаза в Абисогома-агу, изо всех сил выкрикнул:

— Дамы и господа!..

Испугавшись ужасного голоса трибуна, Абисогом-ага подпрыгнул на два локтя и, потеряв над собой власть, завопил:

— Кто он такой? Сумасшедший, которого нужно отправить в сумасшедший дом?.. Или он сбежал из сумасшедшего дома?

— Армянская нация, — так начал молодой человек, чуть понизив голос, — сегодня должна устроить чествование храбрейшему из наших национальных богатырей…

— Что взбрело тебе в голову, братец?

— Были времена, когда говорили: да, ныне тьма борется против света, невежество против науки, прошлое против будущего, повелительное против изъявительного, ненависть против любви, меч против пера, огонь против воды, мясо против овощей… Те времена прошли, теперь они прошлое, мы будущее, они тьма, мы свет, они меч, мы перо, они ненависть, мы любовь, они огонь, мы вода, они мясо, мы овощи, они огурцы, мы яблоки, они шипы, мы розы… Прошли те времена, когда человечество качалось в колыбели предрассудков…